профессором Лавровым. Коллега Лавров, опираясь на собранную в шести Зонах информацию, предполагал, что расширение Зон четвертьвековой давности лишь первое звено в цепи предстоящих. В частности, русский профессор предлагал план тотальной эвакуации населения и собирал подписи коллег под апелляцией к руководству Института для выделения необходимых средств.
Оппонент Лаврова, директор хармонтского филиала Института доктор Бергер, хотя и соглашался, что новые расширения возможны, предлагал особого значения им не придавать. Жилые сооружения и производственные постройки давно были эвакуированы, и в непосредственной близости от границы хармонтской Зоны находилась сейчас лишь исследовательская лаборатория, в которой Ежи некогда работал. Персонал лаборатории к неожиданностям был готов, так что паниковать и тратить средства, чтобы избежать надуманной, гипотетической, опасности, доктор Бергер считал нецелесообразным.
На третий день после открытия конференции трехчасовой доклад зачитал с кафедры и доктор Ежи Пильман. Он представил на рассмотрение коллег промежуточный вариант.
– Не переходи мост, пока не подошёл к нему, – процитировал Ежи старую английскую поговорку. – Расширениям Зон двадцатипятилетней давности предшествовала наступившая задолго до них повышенная активность. Если таковая начнётся вновь, времени подготовиться к сюрпризам будет достаточно. Тем более что повторное расширение, если оно и случится, сюрпризом уже не станет.
Завершилась конференция праздничным банкетом, который почтил присутствием известный благотворитель и меценат, мэр Рексополиса Карл Цмыг. Неужели правда, мрачно думал Ежи, глядя исподлобья на сидящего во главе стола весело хохочущего мэра и на улыбающуюся помощницу по организационным вопросам по левую руку от него. Господин Цмыг был само обаяние напополам с красноречием: он поднимал тосты, произносил речи, острил и вовсю хохотал над шуточками учёных. Мелисса соответствовала. Она почти не изменилась с годами, думал Ежи, автоматически поглощая праздничные деликатесы и не ощущая вкуса. Его жене сейчас тридцать пять, а выглядит она лет на десять моложе. Изящная, светловолосая, с искрящимися весельем зелёными глазами и ямочкой на подбородке. Достойная помощница наидостойнейшего общественного деятеля, что говорить. Не дождавшись завершения банкета и не прощаясь, Ежи вышел вон. Институтский охранник подогнал машину к крыльцу, предупредительно придержал дверцу. От полагающегося по штату личного шофёра Ежи в своё время отказался. Он уселся за руль, включил зажигание и поехал в научный городок, передислоцированный в Рексополис из ныне провинциального Хармонта.
Накануне субботы вечерний город гулял. Беззаботно фланировала по центральным улицам молодёжь. Люди постарше степенно оккупировали выносные ресторанные столики. На перекрёстках уличные музыканты исполняли рок, джаз и блюз. Рекламные огни: красные, жёлтые, зелёные, фиолетовые – придавали всеобщему веселью привкус разбитного ярмарочного балагана.
Ежи пересёк центральную площадь со строгим и величественным, выполненным под старину зданием мэрии. Площадь носила имя Валентина Пильмана, и Ежи, который вот уже десять лет этим гордился, неожиданно почувствовал неприязнь. Пару секунд он не мог понять, откуда она взялась, и осознал это, лишь свернув с площади на улицу Барбриджа. Переименовали её недавно, раньше называлась улица в честь одного из бывших директоров Института. В отличие от прочих центральных городских артерий, здесь было спокойно и тихо. Вдоль чугунных, украшенных позолотой оград, расхаживали подтянутые, сосредоточенные парни. Возвышалась на улице Барбриджа, на равном расстоянии от обоих её концов, роскошная резиденция мэра. В окружающих её домах жили семьи его свиты. Ежи поморщился: часть свиты носила прозвища, которые непременно упоминались репортёрами наряду с фамилией. Носатый, Гундосый, Одноглазый, прекрасная компания. Правда, Одноглазый, кажется, уже умер, если только его не убили.
Домой Ежи приехал в отвратительном настроении. Поднялся в кабинет, уселся за стол и стал смотреть на висящий на стене напротив портрет Валентина. Нобелевский лауреат был на нём изображён молодым, жизнерадостным, таким, которого Ежи впервые увидел, когда учился во втором классе арлингдейлской общеобразовательной школы.
– Извини, отец, – сказал Ежи с горечью.
– Вы меня звали, доктор?
Ежи оторвал взгляд от портрета и посмотрел на застывшую в дверях домработницу.
– Нет-нет, – смущённо сказал он. – Это я, похоже, разговаривал с самим собой.
Кэти помялась на пороге, повела плечами, переступила с ноги на ногу.
– Вы так и не ответили на мой вопрос, доктор Пильман, – пряча глаза, сказала она.
– Мм… просите, на какой вопрос?
– Я спрашивала, нравлюсь ли вам.
Ежи задумчиво смотрел на неё и думал, что, наверное, правы те, кто говорил, что клин вышибают клином. Может, действительно закрутить романчик со всеми удобствами. Тогда, если окажется, что сплетни о его жене правдивы, он в какой-то мере с ней поквитается. В следующий момент Ежи устыдился и даже испугался, что, оказывается, способен на мелкую месть, пускай и мысленно.
