— Нет, — ответила я, чувствуя, как Гиз сверлит меня взглядом. — Боюсь, этот разговор чрезвычайно важен.
— А что сейчас не важно? — вздохнул Генрих и жестом велел хранителю гардероба отойти.
Одна поножь оказалась недостаточно подогнана. Муж спустился со скамеечки.
— Помимо нескончаемой подгонки доспехов, — сказал он, глядя, как удаляется его свита, — мне еще нужно подписать гору бумаг, принять английского посла, повидаться с Альбой, не говоря уж о том, чтобы проверить списки перед турниром. Неужели твое дело настолько важно?
— Да, настолько. Я пришла, потому что… потому что думаю, нам грозит опасность.
— Опасность? — Генрих нахмурился. — Какая?
— Не знаю. — Я стиснула руки, прекрасно понимая, как дико должны звучать для Генриха мои слова. — Минувшей ночью мне снился сон, и…
Голос мой сорвался. Я видела по глазам Генриха, что он мне не верит.
— Умоляю, выслушай меня, просто выслушай! — Я шагнула к нему. — Мне страшно за кого-то из тех, кто нам дорог, может быть, даже за кого-то из наших близких.
Муж рухнул в кресло у стола, потянулся, чтобы расстегнуть ремешки поножи. Она с глухим лязгом упала на пол. Откинуться на спинку кресла Генрих не мог — мешал нагрудник, и он остался сидеть прямо, в неловкой позе.
— Хорошо, я тебя выслушаю. Учти, однако, что в любую минуту может вернуться мой секретарь, а отослать его я уже не смогу. Он и так донимает меня все утро.
Я рассказала ему про свой сон и письмо Нострадамуса. Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы не проболтаться о собственных предчувствиях: я никогда не рассказывала Генриху о своем даре, и вряд ли его обрадовало бы известие, что его супруга отчасти ясновидящая.
Когда я закончила рассказ, Генрих опер подбородок на сплетенные пальцы.
— И ты полагаешь, что твой сон и это пророчество Нострадамуса предвещают некую опасность для нас?
— Да. — Меня радовало, что в его голосе не было издевки. — Если помнишь, Нострадамус и впрямь вылечил твою ногу. И потом, он сказал, что свяжется со мной, если в том возникнет нужда.
— Екатерина, — проговорил он без тени насмешки, — это же нелепо. Ты попросту взвинчена из-за Елизаветы. Ей скоро предстоит отбыть в Испанию, и ты тревожишься за нее.
— Да нет же, ты не понимаешь! Нострадамус написал это письмо несколько недель назад. Я и разыскивать-то его стала лишь потому, что увидела сон. Это предостережение. Свои предсказания он записал в книге, которую отдал мне, когда только появился в Блуа. Но я оставила книгу там, в своем кабинете. Надо послать за ней.
— Послать за какой-то там книгой? — Муж глядел на меня как на сумасшедшую. — Через неполных три часа начнется турнир в честь свадьбы нашей дочери с королем Испании.
— Турнир можно отложить. Просто отправь в долину Луары кого-то, кому мы доверяем, и…
— Екатерина. — Генрих ни на йоту не повысил голоса, однако в тоне его явственно прозвучало раздражение. — Блуа, как ты знаешь, закрыт на зиму. Ключи от наших покоев у моего гофмейстера, а он и так слишком занят, чтобы отсылать его с этим бессмысленным поручением.
— Оно вовсе не…
— Ты просишь отправить доверенного слугу в Блуа, до которого в лучшем случае день верховой езды, чтобы забрать книгу, которой он в глаза не видел. — Генрих предостерегающе вскинул руку. — У тебя в кабинете сотни книг. Как, во имя Божье, он должен отыскать именно ту, которая тебе нужна?
Об этом я не подумала. Подобные мелочи мне и в голову не пришли, однако я не собиралась признаваться в этом. Я расправила плечи, борясь с нахлынувшим на меня необъяснимым отчаянием.
— Тогда я отправлюсь сама. Дай мне ключи, а я возьму с собой Лукрецию и охрану. Я вернусь к ночи.
— И пропустишь турнир, на котором я должен бросить вызов победителю? — Глаза Генриха сузились. — Ты, верно, шутишь. Екатерина, это был всего лишь сон. Ничего дурного не произойдет, если ты не заполучишь эту книгу.
Внезапно моя уверенность пошатнулась. Генрих говорит правду: то был всего лишь сон. Сон и загадочное письмо от человека, с которым я была едва знакома, чьи предсказания до сих пор не подтвердились.
И все же я знала, что права.
— Понимаю, это покажется безумным, но я чувствую, Генрих, сердцем чувствую беду. Что, если опасность грозит Елизавете? Мы так много потребовали от нее, и она так устала. Что, если она заболеет?
