доспехи. Трудно было поверить, что в жилах этого человека течет та же кровь, что у Колиньи.
— Они — люди, — отозвалась я, — и также подданные короля.
— Люди? — Коннетабль уставился на меня из-под седых бровей. — В тот день, когда они приняли в свое сердце Кальвина, они перестали быть людьми и стали отродьями дьявола.
Вместо ответа я ударила каблуками по бокам кобылки и поскакала к белому шатру, украшенному изображением красного креста — символа крестовых походов, который позаимствовали гугеноты. Эскорт последовал за мной, и тишину нарушали только бряцанье сбруи да размеренный перестук копыт. Вдалеке поднялось облако пыли; к нам скакал отряд. Вновь я осадила кобылку.
— Это может быть засада, — прошептала Лукреция. — Что, если они захватят вас в плен?
— Чепуха. — Я отбросила вуаль. — Если Меченый меня ни во что не ставит, вряд ли у этих людей окажется иное мнение.
Приближавшихся гугенотов возглавлял дерзкого вида юноша: в кольчуге, белая туника без рукавов стянута поясом. Подобным образом были одеты и его спутники; сколько я ни всматривалась, Колиньи среди них не заметила. Юноша осадил жеребца и презрительным взглядом окинул отряд коннетабля. Затем обратился ко мне:
— Приветствую ваше величество в Священном Братстве во Христе, братстве защитников истинной веры.
Итак, у католиков появился Священный Триумвират, а у гугенотов — Священное Братство. Интересно, подумала я, как расценивает такое положение дел Колиньи… А еще интересней — куда он делся?
— Где я могу поговорить с вашими вождями? — спросила я.
— В шатре. Но вы, ваше величество, должны пойти туда одна.
— Ее величество никуда не пойдет одна, — буркнул коннетабль. — Мне велено сообщить обо всем, что вы скажете друг другу.
— Значит, не будет сказано ни слова. Можете возвращаться в Париж.
Монморанси схватился было за рукоять меча, но тут вмешалась я.
— Ваши вожди обещали мне полную безопасность. Их обещание осталось в силе?
— Если коннетаблю и стоит в чем-то сомневаться, так это в праведности дела, которое он защищает. — Юноша мрачно усмехнулся. — Мы не сжигаем заживо женщин и детей и не вешаем пасторов на деревьях.
Не дожидаясь, пока эти двое тут же развяжут войну, я послала кобылку вперед и поскакала вглубь гугенотского лагеря.
Шатер, предназначенный для встречи, был всего лишь большой походной палаткой, но по крайней мере укрывал от солнца. Юноша подал мне кубок с водой. Минуту спустя, к моему потрясению, вошел Колиньи, в точно такой же белой тунике. От долгой скачки под палящим солнцем волосы его кое-где выгорели до золотистого оттенка, и это усилило выразительность чеканного лица. Только сейчас я заметила сходство между Колиньи и моим провожатым, который поклонился и вышел из шатра. Мы остались одни.
— Твой брат? — спросила я.
— Самый младший. — Колиньи кивнул.
— Стало быть, это семейное дело.
Я не могла притворяться, будто удивлена. В глубине души я давно уже знала правду. Такой человек, как Колиньи, не мог смириться с преследованиями, которым подверглась его вера. Однако почему он ничего не сказал мне? Почему позволил поверить, что он лишь посланец, не имеющий подлинного влияния? Вопросы эти так и вертелись на кончике языка; мне не хотелось порочить нашу близость сомнениями.
Я отставила в сторону помятый серебряный кубок.
— Я приехала, чтобы сказать: вы не сможете победить. У герцога де Гиза и его Триумвирата вдвое больше солдат. Вы должны разоружиться и начать переговоры.
— Кому, как не тебе, следовало бы понять, что на сей раз мы должны добиться правосудия. — Колиньи окинул меня задумчивым взглядом.
— Это не правосудие! Это война! — Я запнулась, вынудила себя умерить голос. — Я заставила бы Меченого расплатиться за то, что он совершил.
Губы Колиньи, окаймленные бородой, дрогнули в невеселой усмешке. Он отошел к столу, на котором лежали груды карт.
— Екатерина, — проговорил он наконец, — Меченый въехал в Париж во главе целого легиона. Он держит тебя и короля в заложниках, он закрыл входы и выходы из города. Как же ты собиралась остановить его, не имея собственной армии?
Здравый смысл отказывался мне помочь. Я не видела в Колиньи ни лицемерия, ни притворства. Скрытая мощь, изначально таившаяся в нем, отыскала выход, и он стал вождем — вождем гугенотов.
