внемлет. - Каждый из которых смертелен! И нас уверяют, что она защищалась?
Она сидит прямо. И я не представляю, каких сил это стоит. Урфин рядом, он ни на кого не смотрит, обнимает Тиссу, хотя бы так защищая ее от всего вокруг.
Я знаю, что он говорит, будто все закончится хорошо.
Рядом с ней Урфин меняется. Он становится спокоен и даже весел, беспечен где-то. В эту беспечность легко поверить, и Тисса делает вид, будто верит. Ей не хочется огорчать мужа.
- Расположение и сила ударов говорят, что девушка находилась в состоянии высочайшего душевного волнения! - Ивар уже кричит, но ему не перекричать остальных. В это не поверят, да и нет в местном законодательстве смягчающей статьи.
Я читала законы.
Искала выход, хотя понимала, что Урфин и Кайя выучили этот проклятый Кодекс наизусть.
Все просто до омерзения. Женщина не может убить мужчину.
Ни при каких обстоятельствах... самозащита? Женщина не имеет права защищать себя. Для этого есть другие мужчины. Зови на помощь. И если вдруг никто не придет, то подавай в суд на обидчика.
Потом, если останешься жива.
А не останешься - родственники проследят за тем, чтобы справедливость восторжествовала.
- Кроме того, мной обнаружены косвенные признаки отравления...
- То есть, - Кормак смотрит на Ивара со снисхождением, как на человека, пусть и невольно, но оказавшего услугу. - На клинок был нанесен яд?
- Нет!
Яд на клинке не согласуется с версией трагической случайности. Зато соответствует планам Кормака.
- Он пил вино.
- Прошу отметить, что в... комнате была найдена начатая бутыль вина и два бокала. А также белая роза, - трагическая пауза. Людям позволяют самим сделать вывод.
Вино. Роза. Яд и сталь. Трагический финал неудачного свидания.
О да, в моем мире Кормак сделал бы карьеру адвоката. Настолько умело орудовать правдой... если бы лгал, было бы проще. Но лорд-канцлер слишком умен, чтобы идти этим ненадежным путем.
Правда - куда более страшное оружие.
- Ваше имя?
- Гавин Деграс. Я... оруженосец мормэра Урфина Дохерти. И я... свидетельствую, что Гийом де Монфор имел намерение причинить леди вред.
Он держится прямо настолько, насколько это возможно для мальчишки его возраста. И говорить старается громко, но силенок не хватает.
- Неужели? И в чем это выражалось?
Молчание.
- Вы вошли в комнату. Там находился де Монфор. Один?
- Да.
- Что он сделал?
Гавин медлит с ответом, но он под присягой и слова не нарушит даже ради Урфина. Тяжело быть порядочным человеком.
- Начал читать стихи.
- И еще что?
- Дал леди цветок... он бы ее ударил! Он собирался ее ударить! Я знаю!
Но кто поверит мальчишке?
- И что вы сделали?
- Я на него напал.
- С ножом?
- Да.
- Ваша Светлость, прошу учесть, что у де Монфора не имелось при себе оружия. Если не считать таковым розу. Гавин Деграс, не вы ли носили цвета де Монфора еще в прошлом году?
- Я.
- И не вас ли он выгнал, обвинив в трусости, небрежении обязанностями и воровстве?
- Я не трус! И не вор!
Гавин срывается на крик. Он понимает, что все почему-то перестало быть похожим на правду, хотя он не произнес ни слова лжи. Но еще слишком мал, чтобы сообразить, в чем же ошибся. И заранее винит себя.
- Не вы ли, убегая, увели с конюшни лошадь, принадлежащую де Монфору, равно как и сбрую? Оружие? Разве это не является воровством? Точно также нападение на безоружного человека является подлостью.
- Он собирался меня убить!
- Но вы живы. Монфор ударил вас, что естественно для человека, который защищался.
- Он сказал, что выбросит меня из окна, если леди не сделает так, как он хочет!
- Неужели?
Одно слово, но сколько недоверия. И после всего, сказанное Гавином, выглядит как беспомощная попытка оправдаться. Вор и трус клевещет на бывшего наставника... а Гийома любили, особенно дамы.
- И что же случилось дальше?
- Я... не знаю. Он ударил меня по голове. И я...
- Ударил? Или оттолкнул? А вы упали сами? Но это не важно. Главное, что ваше свидетельство, и без того весьма сомнительное, не представляет ни малейшего интереса. Вы же не видели, как случилось убийство...
- Он плохой, - говорит Майло, прижимаясь к перилам. - Пусть он умрет.
Пусть.
Только Наша Светлость не знают, каким богам молиться о смерти Кормака.
Страшно было лишь в первый раз. Зал огромен, но сделан так, что малейший звук наполняет его пустоту, словно отражается от синих полотнищ с белыми паладинами. Тисса слышит свои шаги. И шелест юбки. И скрип скамей. И голоса, далекие, сливающиеся в монотонный шум. Не голоса даже - прибой.
- Не бойся, я рядом, - Урфин держит за руку.
Тисса ведь не ребенок, чтобы потеряться, да и теряться здесь негде. Но близость его успокаивает.
Он рядом.
Вечерами, когда возникает безотчетный страх, а из окна тянет холодом, почти могильным. Тисса набрасывает шаль, ту самую, из белых соболей, но все равно не может согреться. Урфин делится своим теплом. И рассказами о мирах, которых бессчетное множество. Почти сказки, только лучше. Тисса позволяет себе верить, что все действительно будет хорошо.
Ненадолго.
Пока он рядом. Урфин остается на ночь. Ложится рядом, обнимает и уговаривает заснуть. Но часто сам засыпает первым. И Тисса лежит тихонько, опасаясь разбудить, - сон у него чуткий - смотрит. Запоминает. Они обязательно встретятся, потом, позже, в мире, где нет войны.
Иногда Урфин говорит во сне. Отрывисто, зло и слов не разобрать, но стоит прикоснуться, как он просыпается.
- Что случилось?
- Ничего. Все хорошо.
Кивает и крепче прижимает к себе.
