отступало тяжело, нехотя. Все-таки не надо было ввязываться в авантюру.
Но глупо жалеть о том, что уже сделано.
Несколько секунд Виттар стоял, упираясь руками в стену, пытаясь справиться с головокружением. Во рту напоминанием о недавних событиях был мерзкий вкус крови.
Или не такой уж и мерзкий? Плохо, если начинает нравится… сегодня убил, пусть бы разодрав в клочья, но только убил. А завтра?
Как скоро он дойдет до того, чтобы попробовать?
И стоит ли рассказывать Королю?
Крайт промолчит. Девчонка… вряд ли она вообще поняла хоть что-то. А если и поняла, то недолгая беседа наедине убедит ее, что следует забыть об увиденном.
Не выход.
Проблема существует. И сама собой не исчезнет.
Виттар вытер рот и поморщился — засыхающая кровь на коже воспринималась иначе, чем кровь на доспехе. Эта — раздражала.
— Крайт, — голосовые связки растерли первое слово в рык.
— Вы… — кажется, Крайт решил, что терять больше нечего. — Меня прогоните?
И лишиться талантливого нюхача?
— Я тебя выпорю так, что ты неделю лежать будешь.
— Спасибо, райгрэ!
Просиял, разулыбался… если полезет обниматься, Виттар прямо на месте порку и устроит. Щенок… Как от такого разумности ждать?
Торхилд из рода Темной Ртути держалась в тени и вид имела такой, словно пороть собирались ее. Высокая. Худая, но не сказать, чтобы изможденная, скорее уж родовое качество, как и некая плавность линий фигуры. И движения текучие, тягучие…
Красиво, пожалуй.
К роду Ртути следовало присмотреться пристальней.
— Дозволено ли мне будет узнать имя райгрэ? — и голос у нее приятный.
— Виттар. Из рода Красного Золота.
Все-таки он категорически не понимал женщин. Она в безопасности. Зачем в обморок падать?
Но вскоре странности поведения подопечной отошли на второй план: из четырех групп лишь одна вернулась в полном составе.
— Толпа, — десятник не без труда освободился от шкуры, в которой застряло с полдюжины арбалетных болтов. — Мы прямо на них… или они на нас.
Удалось вытянуть еще одного — полубезумного, ошалевшего от радости мальчишку из Медных.
А Одена не нашли.
Он был жив… но где?
Глава 8
Добыча
Спал Оден урывками.
Он вовсе отказался бы от сна, но осознавал, что отдых необходим. И сознание соскальзывало в дрему, отсекая звуки и запахи, которых было слишком уж много, чтобы вовсе от них отрешиться. Не мешали, нет, скорее Оден боялся, что они вдруг исчезнут, и он очнется в привычной глухой темноте. И страх выдергивал из полусна, заставляя вновь и вновь убеждаться, что он свободен.
Нет ямы.
Нет ошейника.
Нет того единственного, постоянного в своем существовании звука, который доводил его до безумия. Где-то высоко, над решеткой и даже над головами охраны, невидимая капля воды разбивалась о лужу. Час за часом. День за днем. Неделя за неделей.
Оден и сейчас продолжал слышать этот звук…
Все более отчетливо.
Ярко.
Ямы нет? Есть. Колодец. Ледяные стены, которые даже летом подмерзали. Нестерпимая вонь, когда дышать приходится ртом, и кажется, что она остается гнилью на языке. Сам язык распухает от жажды и не помещается во рту. Сегодня тоже забыли принести воды… или не забыли?
Она нарочно, белолицая Мэб, рожденная туманом.
Ей нравится унижать, но Оден, слизывая с камней испарину, уже не чувствует себя униженным. Привык. Жаль, что этой воды слишком мало.
Но умереть ему не позволят: Королева не любит терять игрушки.
— Думаешь, ушел от меня? — вот она, рядом. Стоит, склонив голову к плечу, поглаживает темно- красные бусины ожерелья. Сияет в темноте ледяная корона. Остры шипы терний, и мертвый виноград зреет на бледных лозах.
Ее нет. Не существует.
Она осталась там, в темноте, а Оден вышел.
Выжил.
— Иллюзия, — королева Мэб знает в иллюзиях толк, недаром туманы идут рука об руку с грезами. Она присаживается, и пурпурная парча платья тонет в грязи его камеры. — Это всего-навсего иллюзия… ты мертв и давно. Чувствуешь?
Ее рука прижимается к его щеке, и большой палец скользит по губам, сдирая сухую кожу. Лишь он и еще указательный не защищены чехлами для ногтей, и оттого выглядят неестественно короткими.
— Видишь, ты ничего не чувствуешь. И значит, ты мертв. Смирись.
Нет. Он хочет вдохнуть, но рука закрывает рот, а нос привычно забит не то слизью, не то засохшей кровью.
— Упрямый пес…
Она давит на губы, впивается когтями в щеку, но Одену уже не больно. Наверное, он и вправду мертв.
— Нет, — у него чудом получается вывернуться и сделать вдох. — Я живой.
— И чем докажешь? — Мэб слизывает с пальцев капли крови, темные, как гранаты ее ожерелья.
— У… у меня есть невеста.
Глаза Мэб — зеленый нефрит. Сама она мертва, давно мертва, укутана саванами туманов. И отравляет их, рождая безумные грезы. А Оден жив.
— …во всем мире не отыскать девушки, прекраснее ее… Ее волосы светлы, мягки и душисты, как солнечный луч…
— Есть, конечно, есть, — кто-то шепчет на ухо, успокаивая. — И тебя ждет. Ты к ней вернешься, и вы будете счастливы.
Держит крепко, но мягко. И руки теплые, живые. А если Оден способен ощущать тепло, то он жив.
— Эйо…
— Я, кто еще, — она рядом, ее запах — серебра, вереска и меда заслоняет те, принесенные из сна. Это ведь сон. Просто сон.
— Кошмар, да? — Эйо заставляет его лечь и сама устраивается рядом. Она сразу заявила, что плащ один, а она не настолько жалостлива, чтобы ночью мерзнуть. — Кошмары уйдут. Со временем. Сначала они каждую ночь, а потом, постепенно, блекнут… выцветают, как шторы на солнце. И теряя силу, приходят все реже и реже. Однажды и вовсе о тебе забудут.
— О тебе забыли?
Она задерживает дыхание, но отвечает, спокойно, равнодушно даже:
