— Готов выполнять работу, а Аким? — спросил у мальчишки царь.
— Готов государь.
— Ладно, ступай, — приказал князь-кесарь. Аким ушел. Государь взглянул на Ельчанинова и проговорил:
— А не перейти ли тебе Силантий Семенович, в Преображенский приказ? Вон Юрию Лексеевичу люди надежные нужны. А ты таким человеком как раз и являешься.
Позавчера, когда после кабака Квятковский признался, что состоит в Преображенском приказе. Помня о хороших отношениях с Юрием, сейчас Ельчанинов согласился с предложением Петра Алексеевича. Когда же соглядатай ушли, Петр посмотрел на Ромодановского.
— Ну, что ты думаешь Федор Юрьевич?
— Чаю, что трогать немца нельзя. Может он и не золотарь, но уж точно не шпион. Правда, когда начнешь собирать армию, отправь его из Москвы куда подальше. С этими словами князь-кесарь встал и ушел.
— Не пойму я его Алексашка, — вздохнул Петр, — то шпион, то не шпион… а от секретов посоветовал держать подальше.
— Государь, ты бы лучше прислушался бы к словам князя-кесаря. Ты уже недавно доверился немцам, не ужели забыл, чем дело под Нарвой закончилось. Таких людей, как Франц Лефорт не так уж и много.
— Верно, верно. Ладно, ступай Алексашка. Да только пошли ко мне портного.
Накануне шел снег. Крупными хлопьями он падал на землю. Андрес Ларсон хотел, было с утра приступить к обязанностям золотаря, но Аким (который уже день подряд вызвался сам). Чтобы не сидеть в домике, и попросту не терять время эстонец, накинул на плечи старенький овчинный тулупчик (скорее всего принадлежавший когда-то отцу паренька), взял лопату и вышел во двор, чтобы очистить площадку перед крыльцом. За то время, которое Андрес провел в восемнадцатом веке, он уже ощутил разницу между зимами разных эпох. Зимушка, что была сейчас на дворе, соответствовала всем канонам. Сугробы были почти до крыши, и это не смотря на то, что на дворе был канун Рождества. Как помнил Ларсон, часто в двадцать первом веке снег выпадал после середины декабря, а один раз (тогда он ездил в Санкт — Петербург по делам) на улице под самый новый год шел дождь, причем мелкий, холодный и противный. Если природа не изменит своим законам (а Андрес был уверен, что этого не произойдет) то вот-вот должны были наступить крещенские морозы, как говорил Аким, такие, что и нос из дому не высунешь.
А снег мягкий, легкий и пушистый, его и подымать на лопате, а уж тем более кидать в сугробы, что растут изо дня в день, просто удовольствие. А уж когда двигаешься даже не холодно. Отчего Ларсон, уже через пять минут интенсивной работы, скинул овчинный полушубок.
— А не боишься Андрес, лихорадку подхватить? — раздался за его спиной знакомый голос.
Эстонец развернулся. Посмотрел на вопрошающего. Он чуть не поперхнулся, увидев перед собой государя. Чтобы устоять на ногах, которые чуть не подкосились, оперся на лопату.
— Что? Оторопел? Не надо. Гляжу у тебя со снегом лучше, получается, — молвил Петр, улыбнулся. — А что, может тебя из золотарей в дворники перевести? Будешь двор убирать. А? Ларсон пожал плечами. Не в его силах сейчас что-то просить.
— Ладно, ладно. — Вновь улыбнулся монарх, — пока поработай золотарем. Дворники у меня и без тебя есть, а вот золотарей… Раз два и обчелся. Мне сообщили, что у тебя проблемы возникают, когда убираешь?
— Да государь. Дурно становиться. В моей стране, давно уже перешли на прогрессивную систему.
— А ты не хотел бы внедрить ее на Руси?
— Хотел государь. Даже с людьми нужными поговорил. Да вот боюсь, раньше лета вряд ли что получится.
— Может мне приказать? — поинтересовался Петр.
— Увы, приказы тут не помогут. — Вздохнул Ларсон, и только тут понял, что начинает мерзнуть. Он накинул тулупчик и продолжил, — дело новое и твоим мастерам не знакомое. А для нового дела время требуется.
— Понимаю, — кивнул государь. Он собрался, было уже уйти, но вдруг вспомнил, — Скоро новый год. А по моему прошлогоднему указу его нужно праздновать.
— Разрешите спросить государь, — замялся Андрес.
— Спрашивай!
— Где мне взять ель, или иное хвойное дерево. Я человек в твоем государстве новый и с традициями не знаком. Чай сделаю, что не так!
— Тут я тебе не советчик, — вздохнул Петр, — я ведь не сам за деревьями в лес хожу. Поспрашивай у друзей. Небось, завел уже приятелей?
— Приобрел.
— Вот у них и поинтересуйся. У них сейчас такие же проблемы. А в компании решать их намного легче. — Тут государь замолчал, вспомнил, то, что сказать хотел, и произнес, — Приходи завтра на ассамблею.
— Приду государь.
— Как одеваться, опять же у приятелей спроси. Или у Меншикова, ну, если встретишь. В этом году он церемониймейстер …
Сказал и ушел. Ларсон посмотрел ему в след и направился в дом. Поставил в сенях лопату в угол, повесил тулупчик на крюк, торчавший из стены, вошел в дом и опустился на лавку. Неожиданно для самого себя Андрес подумал, а что он знает о праздновании нового года и рождества. Знания есть, но скупые. То, что рождество завтра, а не через тринадцать дней, эстонец не сомневался. Изменения в календаре произойдут только после тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда Советское правительство перейдет на Грегорианский календарь. Правда и сейчас в начале восемнадцатого века были изменения в празднованиях, но вот какие Ларсон, увы, не помнил, как-то не предавал этому значения. Новый год тут все сказано.
Он подошел к печке, коснулся ее рукой. Тепло скользнуло по телу. Вдруг стало грустно, неожиданно возникло чувство одиночества. Андрес присел на лавку, и почувствовал, что вот-вот к глазам готовы нахлынуть слезы. Вспомнилась мать, жена, отец и сестра. В голове промелькнуло воспоминания о новогодних празднованиях, рождественских каникулах. Елка, мандарины, салат оливье, фейерверк, выступление Тоомаса Хендрика (вот только что тот обычно говорит, Андрес не помнил). Вернется ли это когда-нибудь? Елка и фейерверк они то не куда не денутся, а вот мандарины, салат оливье?
От грустных дум, отвлекла открывающаяся со скрипом дверь. Кутаясь в тулуп, и отряхивая снег с шапки, на пороге возник Аким.
— Холод собачий, — проворчал он и подошел к печи. Коснулся ее руками, и протянул, — хорошооо… Затем взглянул на эстонца и спросил:
— Тебе что плохо?
— Нет. Все нормально, просто дом вспомнил. Рождество уже завтра, вот и нахлынули воспоминания. У меня ведь в Эстляндии мать, сестра и отец остались. (Про жену Ларсону вдруг не захотелось говорить).
— А я новый год только один раз встречал, — молвил Аким, — в прошлом году это было. До этого в сентябре думный дьяк выйдет на площадь, да объявит что семь тысяч двести восьмого год от сотворения мира. А в прошлом году все изменилось, государь приказ издал, что новый год теперь нужно встречать не первого сентября, а первого генваря. Было это в середине декабря, когда под барабанный бой царский дьяк государев указ, на специально построенном для этих дел помосте, прямо на Красной площади, зачитал. Там так и было сказано: «впредь лета счислять в приказах и во всех делах и крепостях писать с первого генваря от Рождества Христова». А по большим проезжим улицам, и знатным людям и у домов нарочитых духовного и мирского чина, перед воротами учинять некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых или можжевеловых. А людям бедным, хотя по древу или ветви над воротами.
— А вот у нас ветвей нет, — вздохнул Ларсон.
