воеводы на такую авантюру пошел. Как бы в предательстве опосля не обвинили.
Андрей выслушал пылкую речь Силантия Семеновича и промолчал. Ему вдруг вспомнилась та серия, в которой капитан-командор (правда звали его по-другому) был арестован. Вдруг Золотареву стало страшно, что случись, что с Ельчаниновым или с Ремизовым, то и он может подвергнуться такой участи. Эвон, как нехорошо Прозоровский смотрел на Рваное ухо. Не дай бог, прознает, звать его не Андрей Золотарев, а Андрес Ларсон так уж точно со света белого изживет. Тут уж былые заслуги, да покровительство Петра Алексеевича не помогут. Где царь, а где он.
— А теперь пошли в дом. — Сказал князь, докуривая.
Утром четырнадцатого июня поморы: Иван Рябов да Дмитрий Горожанин, на небольшом коче, нарушая указ государя, вышли в открытое море. Подгоняемые попутным ветром они направились в район острова Сосоковец, где ими был разбит лагерь. Наловив немного трески и сварив уху, сидели они у костра и разговаривали. Паренек все время интересовался, отчего это дяденька, а он так звал лоцмана, нарушил запрет царя и вышел в море. Иван все отнекивался, да по большей степени пытался перевести разговор в другое русло. Но Дмитрий не унимался и снова, и снова задавал один и тот же вопрос, отчего Рябов не выдержал и грозно проговорил:
— Будет время, узнаешь. А сейчас ешь и не задавай глупых вопросов.
То, что это глупый вопрос Дмитрий так не считал. А вот попытка уйти в сторону, а потом еще этот ответ заставили сделать вывод, что все это не спроста. Больше всего его поразило то, что Иван Емельянович до закладки цитадели, о выходе в открытое море даже и не помышлял. Видимо, сделал вывод паренек, в строящейся крепости произошло, что-то, что заставила лоцмана изменить планы. Чувствую, что тот все равно не ответит, Дмитрий только вздохнул, зачерпнул ложкой ухи, и больше задавать вопросов не стал.
Четырнадцатого июня ближе к полудню в Архангельский городок, под барабанный вой, вошли стрелецкий полк, стоявший в Холмогорах. Кроме того, началось формирование драгунского полка. В дом, где остановился присланный из Вельска в день закладки крепости, майор Иона Алексеевич Ознобишин, стали стекаться молодые парни из соседних, деревень, которых этот самый майор накануне отобрал среди жителей окрестных деревень. Также в Архангельск прибыли Русский и Гайдуцкий стрелецкие полки.
Вечером все воеводы, а так же князь Ельчанинов, капитан-командор Ремизов, архиепископ Афанасий да с два десятка иноземных матросов прибыли к князю-воеводе Прозоровскому. Прежде, чем начать совещание, Алексей Петрович иностранцам предложил службу Его Царскому величеству Петру Алексеевичу. Почти все чужеземцы, а особливо голландцы отказались. Гнев князя-воеводы смягчили только семеро англичан.
На совещании было решено: во-первых, пока строится крепость, для охраны корабельного хода, создать небольшие земляные насыпи на островах. (На каждом таком укреплении предполагалась разместить по пять пушек и сто солдат). Во-вторых, двинским крестьянам решено было раздать ружья и копья, отчего должны они были денно и нощно ходить по берегам и высматривать врага. В-третьих, если шведы прорвутся к городу, было решено укрепить пушками русские и немецкие каменные гостиные дворы. В-пятых, затопить в устьях Мурманском и Пудожемском старые барки, груженные землей, а сами входы укрепить батареей о двадцати пушках. Все предостерегающие знаки снять. Лица знающие фарватер должны были быть поселены в отдельную крепость, а на укрепление посланы те, что корабельного хода не знали. В-шестых, усилить досмотр судов, а для сего на острове Мудьюжском был уже давно построена застава. В-седьмых, воевода отдал приказ построить в Архангельске шесть судов зажигательных, чтобы вредить ими неприятелю. И напоследок, что больше всего огорчило иноземцев, было то, что иноземные корабли велено было задерживать и не выпускать в море.
Тем временем тринадцатого июня Петр Алексеевич подписал указ, о принятии оборонительных мер при появлении в Белом море шведских фрегатов, а уже шестнадцатого пишет грамоту архиепископу Афанасию, которому дает практически исключительные полномочия для обороны Беломорья. С этим приказом и грамотой в сторону Архангельского городка выехал гонец.
Глава 5 — Ново-Двинская цитадель
«Двадцать седьмого мая тысяча семьсот первого года от Рождества Христова в шесть часов утра ветер повернул на зюйд-зюйд-ост и несколько посвежел, и я подал сигнал поднять якорь; в семь часов утра я вместе с другими назначенными в эту экспедицию кораблями и судами с именем Бога вышел в море из Рюэфьюля.
Двадцать восьмого числа в три часа пополудни я подал сигнал всем начальствующим господам офицерам, как морским, так и сухопутным, прибыть на борт «Варберга», в то время мы стояли, обрасопив паруса[41]. В половине пятого, когда они поднялись на борт и собрались в каюте.
Двадцать третьего июня в восемь часов утра мы обманули несколько лопарских рыбачьих ботов. Когда один подвалил к нам, мы получили с него немного свежей рыбы, но поскольку не понимали их языка, вынуждены были дать им идти своим путем, ибо не следовало возбуждать каких-либо подозрений».
Командор Карл Христиан Лёве сделал запись в корабельном журнале. Позвал дежурившего офицера и попросил, чтобы не беспокоили. Затем снял камзол и завалился спать.
Проснулся он в два часа по полудню, когда дежуривший офицер разбудил его. Одним из матросов, что был в это время на корме, была замечена русская ладья, стоявшая на якоре у небольшого острова. Командор встал, недовольно взглянул на служивого, как-никак не дали выспаться. Сначала рыбаки, теперь вот этот. Подошел к карте и определил место, где они сейчас находились. Остров, у которого была замечена ладья, именовался — Крестовым.
— Отдать якорь, — приказал Карл Лёве. — Немедленно захватить судно. — Распорядился он.
С фрегата «Варберга» была спущена шлюпка. Матросы под командованием лейтенанта Шёшерна подошли к ладье и осмотрели ее. Можно было считать, что по морам крупно повезло, так как кроме личных вещей и нескольких предметов, что тут же были внесены в опись, на судне ничего не было обнаружено.
Лейтенант Шёшерна поднялся по трапу на борт «Варберга»; стуча каблуками, пошел в каюту командора, доложил, что ладья пустая. Рыбаки словно провалились под землю. Карл Лёве выслушал и распорядился встать на стоянку у острова, в надежде, что хозяева появятся. Двадцать четвертого русскую ладью сожгли.
— Говорил же я тебе, что нужно из Архангельского городка не уходить, — проворчал Мишка Торопыга.
— Ну, я то откуда знал… — промямлил Фрол, видя, как догорает ладья.
— Знал, знал, — передразнил его помор, плюнул и пошел в лес, слава богу, там землянка была.
Числа двадцатого второго Фрол по прозвищу Сапог, уговорил его дурака пойти в море. Дескать, сейчас царским указом запрет наложен. Никто в Белое не сунется, а уж тем паче к Крестовому острову. К тому же Иван Емельянов по прозвищу Рябов пропал, ходил слух что, нарушив указ, тот ушел со своим приятелем Дмитрием Борисовым по прозвищу Горожанин, подался на север, якобы рыбу ловить. Да вот что-то Мишка в это не верил. Не такой это человек Рябов, чтобы указ нарушить, да еще чей. Ведь всем в городке было известно, что Иван Емельянович царев кормчий. Такого только вороги и могли выкрасть. Но удивительно было другое, что сам стольник Петра — Иевлев Сильвестр Петрович, после разговора с капитан-командором Ремизовым как-то вдруг успокоился.
Так вот значит, прикинув все, и поверив в удачу, приятели и вышли в море. Остановились под Крестовым островом, тут и рыба ловилась отменно, да и землянка у Сапога, лет пять назад была вырыта. В ней и от непогоды скрыться можно. Большую часть вещей со старенькой отцовской ладьи, которая, поди, лет двадцать уже служила, стащили в землянку. Развели костер, а под утро вышли в море.
