впервые в истории пришли к соглашению, и только превозносимый до небес Константин знал, чего это стоило его личному помощнику, скромно держащемуся в тени.
А потом Мэри вернулась в Империю и почти переселилась во дворец, заезжая домой только чтобы поспать и переодеться. Ей даже пришлось смириться с тем, что на работу и с работы она теперь летала исключительно пассажиркой: времени не хватало ни на что вообще, и в дороге тоже приходилось заниматься бесконечными делами.
Выходных было мало, и планировать на них что-либо не представлялось возможным. Сашка куксилась, закончивший учебный год Борис мрачно помалкивал. Дед, бабушки и свекор со свекровью всемерно старались занять внуков-правнуков, но и им самим и, увы, детям в полной мере доставалось повышенное внимание к Мэри прессы и зевак. И когда у Егора закончились сборы, вопрос встал ребром. Отпуск, даже самый короткий, графиня Корсакова позволить себе не могла. Как тут не вздохнуть о варварском, но таком удобном для работающих родителей укладе Линий Бельтайна!
В конце концов с Мэри связался князь Цинцадзе, отчитал, как проштрафившегося кадета, и неделю спустя все трое младших Корсаковых в сопровождении Майкла Хиггинса отправились на Авлабар. Ираклий Давидович клятвенно заверил крестную внучку, что чем заняться найдется и ни один волос не упадет. В последнем пункте сомневаться не приходилось: владения отставного главы СБ были крепостью. На всякий случай. Мало ли что?
В общем, за детей можно было не волноваться, и Мэри всецело посвятила себя подготовке к грядущей передаче власти от Георгия Михайловича к Константину Георгиевичу. Именно этим, а точнее — наведением последнего лоска на предстоящую церемонию коронации — она и занималась в тот вечер, когда настроение ей испортила сначала беседа с князем Демидовым, а потом сообщение Терехова об исчезновении великого князя.
Правду сказать, на Константина она злилась куда сильнее, чем на главу Государственного Совета. Ну что за ребячество! Один, без охраны, всего через полгода после неудавшегося мятежа! Впрочем, она его понимала. Возможно, как никто. И когда он произнес слово «мальчишник», только усмехнулась.
Константин украдкой покосился на хронометр. Где же горячее? Соответствующий сенсор был нажат не менее пяти минут назад… безобразие!
Словно в ответ на мысленный посыл дверь в ложу приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить официанта, роль которого исполнял сейчас не кто-нибудь, а проводивший сюда великого князя метрдотель. Похоже, дядечка решил тряхнуть стариной: с сервировочным столиком, салфеткой и накрытыми колпаками тарелками и блюдами он управлялся виртуозно, демонстрируя немалый опыт. Точно рассчитанную элегантность движений портили лишь чуть-чуть слишком низкие поклоны и избыток восторженной почтительности в глазах.
— Он нас узнал. Тебя-то уж точно, — негромко проговорила разом насторожившаяся Мария, когда Багрянцев исчез. От почти незаметной улыбки, не сходившей с ее губ последние полчаса, не осталось и следа.
— И чем же это плохо? — пожал плечами Константин, нацеливаясь на одуряюще пахнущую рыбу.
— Еще больше сплетен и слухов. Как будто мало их.
Аппетит пропал, как будто и не было его. Отложив вилку, великий князь внимательно посмотрел на свою помрачневшую, нахохлившуюся сотрапезницу, и еще раз пожал плечами:
— Во-первых, не думаю, что сплетен прибавится. И именно потому, что он нас узнал и решил обслужить лично, не допуская болтунов. Во-вторых… Марусь, а какая, собственно, разница? Днем раньше заговорят, днем позже…
Осанка Марии еще больше изменилась, и теперь великолепное вечернее платье казалось экзотическим мундиром. Лицо стало напряженным. В глазах не осталось никакого выражения, словно кто-то набросил на «зеркало души» плотное покрывало. Неизвестно откуда взялось это сравнение, но Константину оно категорически не понравилось — чай, никого не хороним — и он заговорил чуть быстрее и громче:
— Наверное, следовало подождать до будущей недели, когда истекает годичный срок твоего траура, но я устал от всех этих оглядок, игр в прятки с лейб-конвоем и поцелуев украдкой. Мы ведь не школьники уже. И я хочу в самое ближайшее время во всеуслышание объявить о том, что выбрал себе жену, а державе — императрицу.
Он сунул руку в нагрудный карман надетой под пуловер рубашки и выудил оттуда маленькую бархатную коробочку, которую в последние месяцы неизменно держал в пределах прямой досягаемости. Поддел большим пальцем крышку. Протянул Марии так, чтобы мягкий свет настенных светильников заиграл в квадратном прозрачном светло-синем камне, вспыхивавшем изнутри золотыми и медными искрами. Ювелирный дом Шелепина утверждал, что это лучший из всех сапфиров, найденных на Данте, и второго такого не существует в Галактике. «Слеза Беатриче»… ну-ну…
— Если бы я не знал, как ты относишься к театральности в частной обстановке и какой пиетет до сих пор испытываешь по отношению к официальной части моей личности, я бы преклонил колено. А так… так я просто, без всяких «подумываю предложить», официально прошу тебя стать моей женой.
До сих пор спокойно лежавшая на столе женская рука потянулась было к коробочке, и вдруг отдернулась, словно обжегшись. Глаза, что-то внимательно изучавшие на скатерти все время краткой речи Константина, поднялись и посмотрели на него в упор. Сухие, лихорадочно блестящие, ничего не видящие глаза.
— Нет.
Такого Константин не ожидал. И поначалу решил, что ему просто померещилось. Спьяну. Ага, сейчас: пара бокалов вина. Значит, дело не в слухе. И ему действительно отказали. Усилием воли подавив желание гаркнуть «Что-о?!», он положил коробочку с кольцом на стол и откинулся на спинку кресла.
— Я понимаю, что в подобной ситуации мужчина, спрашивающий о причинах, выглядит довольно жалко. Но все-таки?
Мария молчала, переплетя пальцы и глядя в сторону. Потом устало покачала головой и тихо и очень грустно ответила:
— Мы не можем пожениться, Костя.
— Отлично! — усмехнулся Константин.
— Прости? — Растерянность на ее лице была почти забавной, и если бы не серьезность ситуации, великий князь рассмеялся бы.
— Ты употребила слово «мы». Впервые, если мне не изменяет память. А теперь сделай одолжение, объясни мне, дураку, почему это МЫ не можем пожениться.
Мария вдохнула. Выдохнула. И заговорила. И чем дольше Константин слушал, тем сильнее было желание провести рукой по волосам на предмет проверить, не встали ли они дыбом.
— Знаешь, я надеялась, что теперь мое происхождение и пустопорожние сплетни не будут иметь большого значения. Ошиблась, похоже. Как выяснилось не далее как несколько часов назад, я могу быть капитаном первого ранга. Могу быть андреевским кавалером. Могу быть твоим личным помощником и даже некоторым образом поспособствовать спасению твоей жизни. Но когда речь заходит о браке, тут же выясняется, что я байстрючка с неподобающей репутацией и даже оставаться при дворе мне не следует, — подвела итог Мария.
— Стоп, — сказал Константин. — Стоп. Еще раз. Ты отказываешь мне не потому, что я плох для тебя, а потому, что, по мнению Демидова, ты плоха для меня?
— Я отказываю тебе потому, что глава Государственного Совета полон решимости поставить вопрос о том, достоин ли короны император, выбравший в жены такую, как я. Тебе не хуже моего известно, что весной за тебя голосовали далеко не все. Если Демидов осуществит свою угрозу — а настроен он весьма непреклонно, — неизвестно, как повернется дело. Ты нужен Империи, Костя, ей нужен именно ты, и я не вправе…
Великий князь накрыл кончиками пальцев губы женщины, заставляя ее замолчать.
— Не вправе, значит… я знал, что Демидов ловкач, но не знал, что настолько. Честь и верность долгу — единственные крючки, на которые тебя можно поймать. И он поймал. Он поймал, а ты — поймалась.
— Костя?!
