я понял, что, называя свое имя, Зейдлиц наши с ним взаимоотношения переводит на новый уровень, в новое качество. Он предложил мне стать его другом, поэтому я в ответ просто протянул ему свою руку для рукопожатия, которым мы должны были скрепить нашу устную договоренность.
Петр Алексеевич мою информацию об искоренении фронды в Мекленбургской области внимательно выслушал и, крикнув Полубоярова, приказал ему срочно найти и призвать в кабинет эту «карлу бездомную». Минут десять в кабинете государя никто не появлялся. Все это время государь, прикусив язык зубами, что-то вырисовывал на листе бумаги, лежавшем перед ним на столе. Я стоял в нескольких шагах от стола, поэтому не мог видеть, чем это там государь занимался. А он, не обращая на меня внимания, продолжал что-то рисовать и, временами ухмыляясь, посмеиваться. Создавалось впечатление, что государя совершенно не интересует только что завершенное мною дело в Гросс-Радене. Честно говоря, это поведение было совершенно не свойственно Петру Алексеевичу, обычно он, как мальчишка, интересовался деталями происшедшего, заставляя по нескольку раз повторять рассказ.
Когда герцог Карл-Леопольд объявился в кабинете, то я его сразу не узнал. Эта немчура за одну только ночь моего отсутствия полностью изменилась. Если раньше он выглядел таким несчастным и забитым ребенком-сиротой, нуждающимся в опеке и у всех ищущим покровительства и помощи, то сейчас этот болван вырядился в блестящий военный камзол яркой расцветки с множеством висюлек на груди и на плечах, похоже, наград и аксельбантов. А на его лицо была натянута маска самонадеянного и самоуверенного индюка, но на нем нельзя было прочитать ни одной умной мысли, один только непонятный гонор. Меня Карл-Леопольд даже не заметил и, совершенно не замечая моего присутствия, прошествовал мимо меня, едва не сбив с ног своим плечом.
Интересное получается дело, за одну только ночь этих двух хорошо знакомых мне людей, герцога и государя, словно подменили, мелькнуло в моей голове. Что же такого особенного произошло в мое отсутствие?!
Как только Карл-Леопольд подошел к столу государя, то с него мгновенно слетела вся индюшачья спесь, он снова стал прежним и таким привычным немецким герцогом, власть которого в его же герцогстве держалась только на наших русских штыках. Петр Алексеевич по доброте души своей выделил ему десять полков для удержания своей власти в Мекленбурге. А я с этой же целью отправил к праотцам двадцать невинных душ, а ведь среди них были нормальные люди. Мне почему-то стало стыдно за греховное деяние, совершенное прошлой ночью, я зябко поежился.
— Что это с тобой, Лешка? — тут же послышался голос Петра Алексеевича. — Переживаешь за то, что натворил прошлой ночью?! Не переживай, это мой грех и я его буду отмаливать у Господа Бога!
Петр Алексеевич не только не позволил герцогу Карлу-Леопольду облобызать свою руку, а перстом ему ткнул, чтобы тот встал со мной вровень. Только в этот момент Карл-Леопольд соизволил меня признать и весьма свысока кивнуть мне головой в знак своего приветствия. Это надо же человеку так уметь в одно мгновение играть столь противоположными выражениями своего лица. Только что лицо этого индюка выражало сплошную лесть и змеиную угодливость, а сейчас оно выражает покровительство и надменность. Но после прошедшей ночи все мои дела с Карлом-Леопольдом закончились, поэтому я уже не обращал на него внимания.
Петр Алексеевич окончательно оторвался от своего рисования и внимательно оглядел нас обоих, затем достал свою голландскую курительную трубку и начал долгую церемонию подготовки к ее раскуриванию. По всему чувствовалось, что государь никуда не спешил и что-то задумал, а сейчас по непонятной причине тянет время. Я об этом сразу же догадался и к данной ситуации отнесся с совершеннейшим спокойствием, а мой бывший немецкий приятель вдруг начал краснеть лицом и очень волноваться, оглядываясь по сторонам. Карла-Леопольда определенно что-то волновало, но он, остерегаясь Петра Алексеевича, которого очень боялся, старался его особо не беспокоить своим поведением.
Наконец-то Петр Алексеевич прикурил свою трубку и, дохнув в нашу сторону ароматнейшим запахом голландского табака, негромко поинтересовался:
— Ну, Алешка, не хотел бы ты нам поведать, чем же ты эдаким занимался этой ночью?
Перед поездкой в Гросс-Раден я, разумеется, коротко проинформировал государя о цели моей поездки в этот немецкий городишко, но герцогу, разумеется, ни одного слова по этому поводу не сказал. Чтобы с его стороны не было лишних вопросов, я сделал так, чтобы прошлой ночью он время от времени встречался бы с моей тенью в темных дворцовых переходах. Поэтому Карл-Леопольд был страшно удивлен этим вопросом государя. Он искоса посмотрел на меня и хотел задать и свой вопрос, но вовремя вспомнил, что я еще не ответил на вопрос Петра Алексеевича, и промолчал.
Не вдаваясь в подробности, я рассказал о ликвидации мекленбургской дворянской фронды, акцентируясь только на то, что выполнял наблюдательную миссию и в никакие передряги не влезал. Я также не упомянул, кто именно занимался процессом ликвидации и какие трудности при этом встретились. К слову сказать, Карл-Леопольд мало чего из моего рассказа понял, еще позавчера я залез в его сознание и сделал так, чтобы этот немец не очень-то понимал русский язык, а о своих ночных путешествиях я повествовал на своем родном языке.
В этот момент тихо скрипнула дверь, в кабинете государя появился вице-канцлер Петька Шафиров,[56] осторожно ступая, он прошел к столу государя и устроился сбоку от него, готовый внимательно слушать, что я буду дальше говорить. Но к этому времени я завершил свой рассказ и сейчас молча стоял, посматривая на Петра Алексеевича. Впервые за время своей службы государю я оказался в ситуации, которую не совсем понимал.
То, что государь Петр Алексеевич что-то задумал, было понятно с самого начала, но с какой целью тогда при нашем секретном разговоре присутствуют эти два человека — немецкий герцог Карл-Леопольд, наш скрытый враг и недоброжелатель, и наш Петька Шафиров, который имел слишком длинный язык. Этих двух, казалось бы, совершенно противоположных друг другу личностей объединяла одна общая для них черта характера — неизмеримая жадность к земельным владениям и к деньгам, за которые они были готовы и мать родную продать.
Я машинально смотрел на Петьку Шафирова, продолжая размышлять о том, почему этот человек в данную минуту оказался в кабинете государя. Мне очень не хотелось верить в то, что государь меня в данную минуту аккуратно сдает, видимо, Петр Алексеевич захотел, чтобы о моих подвигах в Гросс-Радене узнал бы весь мир. Ведь оба эти человека информацию о том, что некий Алексей Васильевич Макаров организовал и осуществил операцию по ликвидации фрондирующего дворянства Мекленбург-Шверинского герцогства, тут же продадут англичанам, французам и голландцам и получат за это громадные деньги. Таким образом, если следовать моим мыслям, то получается, что государь Петр Алексеевич озабочен и, видимо, несколько недоволен столь кардинальным развитием событий в Мекленбурге. В этой связи, не желая до конца портить отношения с английской короной, он оставляет за собой возможность ухода из-под удара: когда вся Европа начнет его обвинять в убийствах знатных немцев, он подставит меня, предварительно обвинив в своевольстве и грехах.
Но снова скрипнула дверь государева кабинета, и на пороге появились улыбающийся Яшка Брюс,[57] Пашка Ягужинский[58] и пасторский сынок и мой так сказать подчиненный Андрюшка Остерман.[59]
Кивком головы отвечая на приветствия вновь прибывших соратников, Петр Алексеевич в продолжение разговора обратился с каким-то незначительным вопросом к Петьке Шафирову. Брюс, Ягужинский и Остерман прошли в глубь кабинета и расселись там за круглым столом. Слушая то, что Шафиров рассказывал о подготовке к встрече с датским королем Фридрихом IV, Петр Алексеевич, продолжая попыхивать трубкой, поднялся со стула и направился к круглому столу. Шафиров машинально потянулся за ним, продолжая свой рассказ на ходу.
Мы с Карлом-Леопольдом продолжали деревянными истуканами торчать посреди кабинета, на нас никто не обращал внимания, только этот немецкий гаденыш Остерман исподтишка на меня поглядывал. Не успел уследить, как пасторский сынок обскакал меня по карьерной лестнице и возвысился в глазах Петра Алексеевича, по-прежнему числясь в переводчиках у Васьки Черкасова. Это произошло из-за того, что канцлер Головкин ненавидел своего вице-канцлера Шафирова, пока эти два оглоеда дрались между собой,
