Присев, он вытащил пробку, разлил в тонкостенные вместилища просвечивающее багрянцем в отблесках костра вино и перехваченным голосом сказал:
– Маша… я хочу выпить за нашу встречу… Мне трудно говорить сейчас…
– Не говори, – серьезно ответила девушка, глядя на него блестящими глазами. – Потом. Давай, просто выпьем.
Они сделали по три медленных глотка и, не сговариваясь, разом отставили бокалы. Маша встала, обойдя костер, подошла к нему вплотную и положила руки на его плечи. Никита растерянно поднялся, ощущая неповторимый аромат луговых трав, казалось, окутывающий тоненькую фигурку его избранницы с ног до головы, робко обнял ее за талию и осторожно привлек к себе. Губы их встретились.
И мир опять взорвался и раскололся на разноцветные брызги, только на этот раз взрыв принес не боль, а невыразимое наслаждение. Не сознавая более поступков своих, он подхватил Машу и так, бережно неся возлюбленную, совершенно не чувствуя веса и только ощущая тело ее, нежное и словно сотканное из лунного света, пошел к дому. Не чуя под собой ног, поднялся на второй этаж, подцепил носком ботинка приоткрытую дверь в спальню и шагнул к своему ложу.
До сих пор воспоминания об их первой ночи вызывали в нем сладкую истому. Маша была неистова. Казалось, все, что копилось в ней годами в ожидании близости с любимым, выплеснулось через край в единый миг. Она не стеснялась, как можно было бы ожидать от деревенской девушки, правда, к тому времени ставшей уже городской, она предавалась любви, забыв обо всем на свете, напрягаясь всем телом и распахивая душу. Никита же просто растворился в этом тайфуне страсти, стремясь не упустить ни одного порыва и ни одного трепетного касания. Мир вокруг них перестал существовать, и время остановилось.
Не было больше ни лесного дома, ни обступающей его тайги, ни самой планеты Земля, кружащейся вокруг Солнца, остались лишь их тела и души, слившиеся воедино.
А потом, в некое неуловимое мгновение, когда ночь за окнами стала уже блекнуть и сходить на нет, и когда голова девушки упокоилась у него на груди, а он с невыразимой нежностью начал ласкать ее шелковистую кожу, он вдруг решился и, словно кинувшись в бездонный омут головой, поведал ей всю свою жизнь от начала и до конца. Как он лишился родителей и оказался в детском доме, как учился в заведении специального профиля, стены которого покидали только крутые бойцы-профи, как умер на горной алтайской дороге и вновь воскрес в госпитале, как увлекся роскошной женщиной, равнодушно бросившей его через полгода, и как жил все эти десять лет, никого и ничего не замечая. Он не уловил мига, когда с шепота перешел на хрип и уже не сам обнимает Машу, а она его, приговаривая: «Бедный ты мой, бедный!» И тогда он окончательно понял, что все жуткое осталось в прошлом, что Маша – та самая женщина, о которой он мечтал всю свою жизнь, уткнулся носом в ее грудь и закрыл глаза, а она еще крепче сжала его голову и, запустив пальцы в его волосы и ласково теребя мочку уха, шепнула: «Любимый мой, единственный…»
И он сам не заметил, как рухнул в сон. Ему привиделись причудливые облака над безбрежной синью моря, пронзительно-желтая полоса песчаного пляжа, почему-то пальмы и обнаженная прекрасная Маша, выходящая из пены прибоя. Впервые за много лет его не мучили кошмары.
Никита открыл глаза от шума внизу и только через некоторое время сообразил, что это Федор ходит по гостиной и что-то невнятно бурчит, а Играй вторит ему постукиванием когтей по полу. Он ощутил рядом горячее машино тело, руку, обвившую его шею, льняные волосы, рассыпавшиеся по его груди, мягкое умопомрачительное бедро, плотно оседлавшее его ногу, и понял, что никакой утренней тренировки сегодня не будет. Вставать и бежать куда-то, оставив это диво дивное, было выше человеческих сил. Прости, Федор!
Никита полежал еще немного, предаваясь неземному блаженству и боясь, что любым движением может прервать хрупкий сон своей феи, но потом решил, что мальчишка способен по незнанию сунуться в спальню и обнаружить сестру в компрометирующем виде. Тогда он огорченно и очень тихо вздохнул, осторожно высвободился из машиных объятий, соскользнул с кровати, натянул джинсы прямо на голое тело и, неслышно ступая босыми ногами, буквально просочился в приоткрытую дверь.
Федор стоял на веранде, хмуро озирая окрестности. Не увидев, а скорее, ощутив подобравшегося сзади лесника, он повернулся и, скорчив пренебрежительную гримасу, сказал:
– Ну что, проспал?
– Проспал, – виновато подтвердил Никита.
– А Машка где? – бдительно спросил пацан.
– Наверное, еще не встала, – хозяин дома невинно пожал плечами. – И вообще, давай-ка не будем ее тревожить. А?.. И вот что, брат мой меньший, на поляну мы не пойдем, а позанимаемся с тобой здесь, на бескрайних просторах двора. Идет?
– А то, – Федор приободрился, но потом как-то сник. – Только не сильно, у меня после вчерашнего ломит все.
– Ничего, – легко молвил Никита. – Пройдет. Это с непривычки. Через пару недель забудешь и думать.
И карусель завертелась. Мальчишка пыхтел, морщился, но вскоре разошелся и перестал думать о мышечной боли. А его старший друг и наставник исподволь наращивал темп. Минул час, прежде чем они завершили тренировку и уселись на траву, друг против друга.
– Нэйгун, – лесник положил руки на колени, ладонями вверх, и прикрыл глаза.
Парнишка склонил голову в знак послушания и повторил движения учителя.
Но медитации не суждено было затянуться.
– Ага! – послышался звонкий голосок Маши. – Вот вы где!
Она вихрем слетела с крыльца, в несколько шагов преодолела разделявшее их расстояние и сходу вклинилась между ними, грациозно припав на колени, обхватив взъерошенные головы и притянув их к себе. Потом сочно чмокнула обоих в щеки.
– Мужчины! – глаза ее лучились счастьем. – Защитники сна!
– Ты чего это? – Плотников-младший ошарашенно посмотрел на сестру. – С глузда съехала?
Но тут встрял Никита.
– Позволь тебе представить, Федор, – с наслаждением сказал он. – Маша – моя жена.
Лицо мальчишки приняло совсем уж озадаченный вид.
– А как же свадьба? – обиженно вопросил он.
– А свадьбу сыграем осенью, – лесник приставил указательный палец к его носу. – Как и положено в деревне.
– Ничего не получится, – огорченно произнесла Маша. – Я тебе не успела сказать, Никита. Я ведь учусь в педагогическом. Последний курс остался. Так что либо сейчас, либо придется подождать до следующего года.
– Сейчас, – хором сказали Никита с Федором, удивленно посмотрели друг на друга и расхохотались, а первый голосом киношного злодея добавил. – Мне надоело ждать.
Вовремя подоспевший Играй весело тявкнул, как бы подтверждая слова хозяина, вывалил язык и свесил голову набок.
Днем они отправились в Елань обрадовать Прасковью Кузьминишну. Та всплакнула по обычаю, но, впрочем, лишь слегка, быстро собралась, и вся компания двинулась к отцу Василию. Священник принял их радушно, значительно кивнул Никите: «Видишь, сподобил Господь!», сотворил крестное знамение и, выслушав, назначил обряд на конец недели. «А перед венчанием, дети мои, – оповестил он, – надобно исповедаться и причаститься. Так что извольте отстоять три дня на службе».
Федор ходил гоголем, свысока поглядывая на соседских пацанов, все ж таки не каждый день сестру замуж выдаешь, да не за какого-нибудь задохлика-сельхозтехника, а за мастера боя и властелина тайги.
Свадьба удалась на славу. Никита ополовинил свои сбережения, а их накопилось за десять лет немало, съездил на станцию и привез чуть ли не полный грузовик снеди и напитков, Прасковья Кузьминишна расстаралась и накрыла гигантский стол, соседки, как могли, помогли, в общем, гуляла вся деревня. Бабы и девки открыто завидовали Маше, еще бы, муж достался статный, красивый, из бывших военных, опять же хозяин отменный, вон какой домище отгрохал вместо прежней лесниковой сторожки. Мужики и парни сначала сдержанно поздравляли, потом вполголоса переговаривались, судили да рядили, ну, а после, выкушав не по одному стопарику водки и самогона, устроили было потасовку – какая ж свадьба без драки! –
