— А то, что подобрал я его летом в степи, татарами посеченного да обеспамятевшего. Ростом, ты погляди, как знатен. Духом крепок, это я уже самолично испытал. Может, узнаешь его? Вдруг родичей, семью его найдем?
— Нет, не припомню такого, — после некоторого раздумья покачал головой Гундоров. — В Разрядном приказе нужно спросить. Коли он жалованье получал, должны его знать.
— Завтра съездим, — кивнул Умильный. — А ты знаешь, Костя, он ведь вспомнил хана, что отряд его у Волги вырезал. Думаем мы, собрать надобно рать крепкую, да и пройтись по приуральским степям, показать ногайцам, каково нас трогать.
— Помилуй, Илья, — покачал головой князь. — Так у нас война с ногаями по весне была, али запамятовал? Мы их резали, они, случалось, нам отвечали той же ласкою. Но война кончилась. Нет больше Астраханского ханства, и обид больше никаких нет. Все, мир.
— Да нет, Костя, не забыл. — Боярин спрыгнул с полка, поднял бочонок и долго пил пиво прямо через край. — Беда у меня случилась, Костя. Вотяки с татарами ногайскими набег на наши земли летом устроили. После мира, без войны и обид. Племянницу мою Алевтину в Богородицком схватили и в полон угнали. Чует мое сердце, там она, между Волгой и Уралом томится. Найти я ее хочу, Костя. Не освободить, так хоть отомстить басурманам, дабы знали они, каково это — русских пленников уводить. Чтобы кровью своей секрет этот для детей написали.
— Прости, Илья, не знал… — прикусил губу князь. — Да вот только как осуществить предприятие сие? Тут охотников мало будет, в зауральские степи надобно со стрельцами идти. Мало нашего желания для этого, Илья. Государево повеление требуется.
— Так пусть даст.
— Не даст, — покачал головой Гундоров. — Ногаи дербышевские на верность Москве присягнули, Астрахань замирена. Ты нашего государя знаешь, он крови не любит. Без надобности степняков тревожить не станет.
— Как это — без надобности?! — встрял в разговор Андрей, с полной ясностью сознавая, что речь идет не просто об очередном походе русских ратей куда-то в дальние земли. Речь идет о том, удастся ли ему добраться до кочевья Кубачбека, удастся ли получить в свои руку проклятый кастинг, удастся ли снова пробиться сквозь века и вернуться домой. — Насколько я помню, татары всех русских пленников должны были отпустить. А они этого не сделали. Прячут, сволочи, по аулам своим, глаза честные делают и смеются в лицо. На отряды русские нападают. У крепости Самарской стрельцов побили. Опять же связи с Османской империей пытаются установить, из-под царской руки под султанскую перебраться. Мочить их надо, козлов, пока не станут белыми и пушистыми не только снаружи, но и изнутри.
— Это так? — перевел князь свой взгляд на боярина.
— А почему бы и нет? — пожал тот плечами. — Купцы теперь по Волге много ходят, много слышат. Спросим в гостином дворе.
— Спросим или подскажем?
Ответа он не услышал, поскольку дверь в предбанник распахнулась и четыре девицы внесли в парилку подносы с румяными, как их щеки, яблоками, с грушами и виноградом, миски с плавающими в молоке кусками мяса, вертела с запеченными заячьими почками, копченые и вареные белужьи спинки, соленую севрюгу и, к великому изумлению Андрея, присыпанную зеленью и перчиком, залитую золотистым подсолнечным маслом жирную сельдь ломтиками. На Матяха сразу пахнуло родным домом, новогодним столом с его неизменными селедкой «под шубой» и аппетитной рыбкой в фарфоровой селедочнице.
— А это откуда? — поразился он, оглядываясь в поисках своего ножа, не нашел и торопливо переправил в рот пару ломтиков просто пальцами. Угощение чуток припахивало вином и прошлогодней квашеной капустой, но его не требовалось жевать, достаточно было прижать языком к нёбу и чуток подождать, ощущая, как сельдь тает во рту, как по рту расползается знакомый с социалистического детства вкус.
— Псковская рыбешка, — пожал плечами князь, давая понять, что не видит в ней ничего особенного. — Доселе мало возили, а ныне, как лифляндцам за недоимки государь указал строго, так целыми подводами доставляют. И бочками соленую, и мороженную на льду. Сказывали, хороша она с пивом. Мы всей братчиной пили, пили. Ничего особенного. С хорошим пивом и любая хороша, а с теплым, да задохнувшимся, только противнее становится.
— А мне нравится, — пожал плечами Матях и проглотил еще несколько кусков.
— А коли с пивом? — Князь Гундоров наполнил до краев полулитровый ковш, протянул гостю.
Андрей осушил его до дна, положил в рот крохотный ломтик, заботливо освобожденный стряпухами от костей.
— Хорошо…
— Правда? — Хозяин налил еще и оглянулся на Илью Федотовича: — А может, он из псковских бояр? Тогда его в Москве и не знает никто.
— А во Пскове боярские дети все такие крепкие и ладные? — влезла в хозяйский разговор девка, опять занявшаяся «межой».
Матях мужественно сносил это похабное развлечение, хотя чувствовал, что после двух литров пива «тормоза» потихоньку отпускает. И если он немедленно не уйдет, то наверняка что-то сотворит. То или это… Но уходить Андрей не спешил, пытаясь залить поднимающуюся от низа живота горячую волну холодным пенистым пивом.
— А если его пригладить, он ещё подрасти сможет? Красивый-то какой. Ну, расти, малыш, расти…
— Черт возьми!!!
Схватив девкину руку, боярский сын без всяких сантиментов выкрутил ее за спину, заставив баловницу уткнуться носом во влажные доски лежака и, больше не имея сил терпеть, со всей силы вонзил «межу» в предназначенное ей гнездо. Женщина взвыла дурным голосом, но просить пощады было поздно. Сознание молодого человека словно подернуло горячей пеленой, сквозь которую не могли пробиться никакие слова и никакие просьбы. Лишь блаженная истома смогла смыть эту пелену, очистить разум. И только в этот момент он осознал, что бояре хохочут во весь голос, наблюдая за творящимся безобразием. Правда, в этот миг у Матяха не осталось сил на обиду или злость.
— Ну что, Стешка, натешилась с чужими херами? Ох, отучит наш псковской тебя от таких шуток. А теперь давай, быстренько веничек березовый в кипятке отмочи да гостя нашего обмой, пока отдыхает. Не видишь, с дороги бояре, запылились…
— Вставай, батюшка боярин, Илья Федотович устал, тебя ожидамши…
Матях с трудом оторвал голову от подушки, покосился в сторону окна — светлое. Потом перевел взгляд на гостью. Это была Стеша. Правда, не голая, как боярский сын привык ее видеть, а в тонком батистовом платочке, завязанном под подбородком, темной шерстяной кофте и длинной, до пят, юбке. Причем, судя по тому, как эта самая юбка топорщилась, снизу имелось еще штук пять. В руках девушка держала оловянный поднос, на котором стояло только две миски: одна полна мелко нарезанной капусты с морковными и яблочными вкраплениями, вторая — с рассолом от этой самой капусты, в котором плавали растительные прядки. Андрей без колебаний выбрал ту, что с рассолом, выпил и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, чем все вчера закончилось.
Кажется, было пиво, пиво, еще пиво. Разговоры про цены на хлеб и репу, про новый казенный пушечный завод, про снаряжение, что Илья Федотович подвизался в Пушкарский приказ со своих кузниц поставлять, про пищали… Вот черт, про пищали, кажется, сам Андрей и говорил. Даже требовал чего-то. А еще — страшно разозлился на Стешку за ее охальное поведение и долго, от всей души «наказывал» ее в разных местах и разных позах. Помнится, Умильный с Гундоровым даже об заклад бились, на сколько его хватит. Чем только раздразнили сильнее. Впрочем, они тоже с девками особо не скромничали. А вот он с пьяных глаз оторвался так, что и не вспомнит, когда подобное вообще случалось.
Правда, в светелку, отведенную ему хозяином дома, он возвращался сам, своими ногами. Стешка только провожала. Но он ее и здесь, на этом самом тюфяке, тоже помял изрядно…
Андрей поднял глаза на девушку. На ее румяном лице не читалось ни тени смущения. Скорее наоборот…
