плохо стало. Бабушка твоя еще раньше ушла, не стала сидеть. Я думаю, что Захаров ему паленую водку подлил или еще чего добавил. Все нормально с мужиком было, а потом вырубило в один момент. Упал на стол, и все. Он ведь никогда себе лишнего не позволял – норму свою знал. Ни разу его пьяным не видели. Навеселе – да, но так, чтобы ноги не мог передвигать, – никогда. Он крепкий был мужик, здоровый, высокий. Его просто так не вырубишь. Я сама тоже раньше ушла, поэтому ничего не видела. Слухи разные ходили. Вроде как Захаров домой Петра повез. В машину загрузил, а что дальше было – только со слов Захарова и известно. Мол, он довез его до дома, прямо до двери проводил и поехал назад. Только Петра Борисовича нашли утром на остановке рядом с поселком – водитель нашего рейсового автобуса его увидел. Говорил, что мужик пьяный чуть под колеса автобуса не свалился. Он остановился, хотел по морде надавать пьянчуге, а оказалось, что это Петр Борисович. Водитель узнал его, до дома и довез в результате. Это ж что ему подлить нужно было, чтобы он к утру не очухался? Точно ему Захаров что-то в водку подмешал!
Потом уже, когда Петр Борисович протрезвел, по карманам похлопал, а партбилета и удостоверения-то нет. Деньги все на месте, ключи тоже, документы только пропали. Ну, и скажи мне после этого, что это не Захаров все устроил? Петр Борисович вернулся на ту остановку, облазил все и нашел – документы в канаве валялись, заляпанные, порванные. Так вот я думаю, что Захаров их сам вытащил, в грязи извалял и выбросил куда подальше.
Петр Борисович и так без лица ходил, все себя корил за то, что напился. А тут уже и партсобрание – Захаров быстро подсуетился, организовал. Петр Борисович все признал – что напился, уснул, не помнил, как потерял партбилет, подорвал репутацию. На него смотреть страшно было. Знаешь, что удивительно? Он ведь на Захарова даже не подумал. Что друг его бросил, не прикрыл. На самом деле все хотели на тормозах спустить, а Захаров кричал громче всех про то, что за такое – только увольнять. Да еще и аморалкой под занавес припечатал, чтобы не просто уволили, а по статье. А Петр Борисович только кивал, мол, заслужил, так и нужно. Ну и выперли его, естественно, чтобы проблем меньше было. В тот же день – за несоответствие занимаемой должности. И Захарова в тот же день на том же собрании назначили первым замом – больше ведь некого было. Петра Борисовича все поддерживали. Приходили к нему всем коллективом, когда он вещи собирал. Не хотели, чтобы он уезжал. Собирались даже письмо писать коллективное, все готовы были подписи поставить в поддержку. А он сказал, что не надо. Захаров тогда бесился страшно. Его никто не поздравил с назначением. Аж зеленый ходил от зависти и ненависти. А Петр Борисович все раздал, что было в кабинете. Мне вазу подарил. Мужикам коньяк и водку, которую ему дарили, оставил. Так по-человечески все. На вокзал сбегал, цветы и конфеты купил – женщинам подарил. Я даже заплакала, так не хотела, чтобы он уходил. После этого, кстати, и уволилась. Не хотела при Захарове работать. Но многие остались. Это я – молодая, ничего не держало. Был там еще один момент. Сразу после собрания к Захарову в кабинет зашла жена Петра Борисовича, бабушка твоя. Что у них там произошло, я и не знаю, никто не знает. Только Захарову после этого «Скорую» вызывали – бабушка твоя ему губу разбила здоровенным пресс-папье. Да так, что он на всю жизнь изуродованным остался. Но это уже не по ее вине – зашили неудачно, потом шов гноился. Перешивали заново. Остался он после этого разговора изуродованный на всю жизнь. Ох, крику тогда было. Орал, как баба заполошная. А он еще и крови боялся. Там же кровища по всему кабинету хлестала. И Захаров бегал и вопил, что умирает. А бабушка твоя стояла спокойно, курила, и, кстати, она же и врачей вызвала. Для Захарова это вообще унижением стало. А я считаю, правильно она ему рот-то раскроила – на всю жизнь память оставила, чтобы гадости всякие не говорил. Только урок не впрок оказался. Захаров только озлобился. Петр Борисович после этого уехал. Никто не знал куда. Захаров оклемался и ходил, как павлин – хвост распушил, – всем говорил, что Петр Борисович больше в поселок не сунется. И жену свою, шалаву, не привезет. Про нее разное рассказывал, что, мол, сам с ней спал, и не раз. И что должность Петр Борисович через постельные заслуги жены получил. Но никто, конечно, не верил. Хотя, может, кто-то уши и грел. Но я знала, что он просто мстил. Но никто его не оборвал, рот ему не закрыл. А что поделаешь? У всех дети, семьи, свои заботы. Никто отстаивать не пошел, в бочку не лез. Мне кажется, Петр Борисович из-за этого уехал. Не потому, что должность потерял, а потому, что противно ему было. У него вроде как глаза раскрылись. Здесь, в городе, он мог получить и должность хорошую, и место, но жена его, бабушка твоя, хотела подальше уехать, чтобы даже следа не осталось в памяти. Только как сотрешь-то? Видишь, столько лет прошло, а не стирается. А я отработала положенный срок и уволилась, хотя Захаров мне предлагал остаться. Но как вспомню, как он на мои коленки глазел не стесняясь да все норовил приобнять, так плохо становится. Я сюда, в город уехала, в школу устроилась работать, за Мишу замуж вышла. И если бы не мой длинный язык, я бы тебе этого не рассказала. Есть у меня такой недостаток – сначала говорю, а потом думаю.
– Захаров приезжал ко мне в гостиницу. Показывал этот приказ об увольнении, – сказала Вика.
– Ха, да я бы на его месте тоже прискакала.
– Меня только удивляет, что только его правда осталась. А как было на самом деле, никто не помнит. И как расскажет Захаров, так вроде и было.
– Люди все помнят, не переживай. Я же помню!
– Только не рассказывают!
– А зачем?
– Не знаю.
– Много воды утекло. Все изменилось. Вон, памятник Ленину на площади только остался. Не снесут никак. Так и Захаров. Живет еще, воспоминаниями тешится да отомстить хочет.
– Кому?
– Да хоть тебе! Ты приехала, разбередила тут болячки старые да еще солью присыпала!
– Я его не боюсь. Мне он ничего не сделает.
– Конечно, не сделает. Только ты уже себе нервишки попортила, коли об этом думаешь все время. Вон, и лица на тебе нет.
– А если Захаров такой плохой и все об этом знают, почему Давид его возит?
– Давид? Он за правду. Всегда такой был. Может, хотел, чтобы ты все узнала. Он как Тимур и его команда. Бабушку через дорогу переведет, даже если бабушке того и не надо! – захохотала Елена.
– А правда, что жена Захарова в психбольнице лежала? – спросила Вика.
– Лариса? Да, правда. Несчастная женщина. Столько пережила, врагу не пожелаешь.
– Спасибо. Вы мне многое рассказали. Я хоть чуть-чуть начала понимать.
– Да я всегда была не как все. Ты знаешь, когда я за Мишу замуж вышла, еще свекровь покойная была жива. Ну и чтобы меня проверить, велела мне квартиру убрать. Генеральную уборку сделать. С потолка до пола. А в доме – ни тряпок, ни средств чистящих, ни ведра нет! Так я позвонила и вызвала уборщиц. Деньги у меня были свои. Так они мне за три часа квартиру сделали как после ремонта! Свекровь пришла и чуть в обморок не упала. Думала меня опозорить, а получилось наоборот. Потом уже ей соседки доложили, что я палец о палец не ударила, только номер накрутила – и все дела. Так весь дом хохотал от того, какая я умная, и от вида моей свекрови – она прямо перекошенная ходила, пусть земля ей будет пухом, а что сделаешь? Квартира-то сияет! Так что ты не жди, что тебе тут все так соловьями заливаться будут. Не принято это у нас. Тут в каждом доме не то что скелет в шкафу, тут целое кладбище под диваном! Давида увидишь, привет от нас передавай. Пусть заходит. Миша! Ты слышишь? Я говорю, чтобы Давид почаще заходил!
– А у вас есть его номер телефона? – вдруг спросила Вика. – Я забыла записать.
– Конечно, есть! – Елена продиктовала номер. – И ты заходи, пообедать или позавтракать!
Вика вышла из кафе с гудящей головой. Поездка сюда стала напоминать езду на машине с механической коробкой передач, на которой ездил Давид. Старая коробка, рычаг переключения скоростей – разболтанный от многолетних дерганий. Горы, серпантины, по которым страшно ездить даже опытному водителю. Справа обрыв, слева – скала. И от этого страха – предельная внимательность водителей. Ни одной аварии, вежливость, уступчивость. Не потому что принято, потому что страшно до жути. Или ты свалишься, если не уступишь, или тебя свалят. История бабули напоминала такой же серпантин – неловкое движение, и ты летишь с обрыва.
