– Потом-потом, – отказался Артём. – У меня будет много времени.
На чердаке, заметил Артём, стоял непрестанный грохот и шум.
– А там кто? – спросил Артём. – Обсерваторию строят?
– Нет, – ответил Осип. – Наверху живут крольчата. Двенадцать штук. Пойдёте смотреть?
– Позже, – сказал Артём. – Я хочу посмотреть свою комнату.
Он вдруг почувствовал, что не выспался – и заснёт сейчас невероятным сном, каким не спал уже не сосчитать сколько дней. Всегда ведь кто-то мешал, или кто-то, пусть даже Осип, посапывал рядом, и мог зайти кто-то из надзора в любую минуту, поднять и обидеть, и дневальные орали, и комвзвода погонял дрыном – а тут только кролики на чердаке… и эти ещё, свинки…
– Тут ничего нет, только вот покрывало… быть может, эта фуфайка заменит вам подушку, – показывал Осип, раскрыв дверь, но Артём, даже не дожидаясь окончания его речи, обвалился на пол, отогнал фуфайку в угол, засунул туда голову, хотя пахла она невозможно: и краской, и, кажется, кроличьим помётом, и человечиной – а ну и что. Артём уже спал, убитый.
…Во сне, будто не через одну дверь, а через сорок дверей, он услышал невозможно далёкую и в то же время слышную человеческую речь.
– А здесь что? А это? А тут? – повторял один и тот же голос, густой и неприятный настолько, словно это заговорила простуженная гусеница.
Артём понимал, что это явился какой-то чин из кремля и с ним были красноармейцы, потому что они непрестанно топотали туда и сюда и вот-вот должны были зайти в комнатку сторожа, а сторож спит, и ничем не занят, и это отличный повод немедленно его выгнать взашей, а то и отправить в карцер, но Артём всё равно ничего не смог поделать с собой и недвижно лежал, заваленный всем своим сроком, чёрной землёй, в которой искал клады, обрывками слов и жестов Эйхманиса, жаром Галины и её истекающим, влажным запахом, шёпотным бормотанием Василия Петровича, отвисшей губой Ксивы, культей Филиппка, баланами, крестом владычки Иоанна, варёными грушами из посылки Осипа…
– А тут нет пока ничего, закрыто, – соврал где-то рядом, почти над ухом Осип, и гусеница уползла за ним, и снова стало почти тихо, только кролики что-то разыскивали на чердаке, находили, съедали и снова разыскивали, передвигаясь словно не на лапах, а на квадратных колёсах.
“Или это Эйхманис?! – вдруг кто-то зарычал внутри Артёма. – Вдруг Эйхманис? Зайдёт и спросит: «А это кто? Артё-ё-ём! А чего ты тут делаешь?»”
…Артём загнал голову в самый рукав телогрейки и как умер: никаких сил уже не было бояться.
– Эй, да что же с вами такое, – тормошил его Осип. – Вы будете приступать к своим обязанностям или нет? Пора уже сторожить. Пойдёмте, я согрел вам чаю. И научу, чем кормить свинок.
Артём поднялся, отчего-то совершенно пьяный, с головой, вскипячённой от неожиданного и сильного сна. Путая ноги, пошёл вслед за Осипом.
Даже не спросил – Эйхманис приходил или кто другой. Предпочёл решить, что это было в бреду.
– Свинок буду кормить кроликами, – хрипло сказал Артём, – а кроликов – свинками.
Осип был человек, помнящий о том, что порядочность и порядок – слова однокоренные.
На кухне, где в своих ящиках за нехитрой деревянной загородкой обитали морские свинки, Осип повесил листок, где переписал их имена: Рыжий, Чиганошка, Чернявый, Желтица, Дочка и Мамашка.
“Он что думает, я с ними буду разговаривать?” – с мрачной иронией думал Артём.
Зато Осип действительно показал, где тут чайник – хоть и не согрел его, вопреки обещаниям.
Кормить морских свинок следовало овсом, брюквой и репой.
В отдельной клетке обитали ещё и белые мыши, тридцать штук. Артём поискал глазами: нет ли ещё листка, где перечислены все мыши по именам, и не дай Бог перепутать – сдохнут от обиды.
“Надеюсь, тут карцер не предусмотрен за каждого погибшего мыша, – раздумывал Артём всё в той же тональности. – А то я попрошу перевести себя на баланы”.
“А что – баланы? – ответил себе чуть серьёзнее. – Я сейчас бы смог”.
Не отдавая себе отчёт, он говорил с Василием Петровичем – оспаривая его вчерашние слова.
Артём ничего уже не помнил толком – ни сжирающего людей комарья, ни матерных потешек Кучеравы, ни зверского труда, ни ощущения скользкого и неподъёмного дерева на плече.
“…Только найти бы с чем чаю попить. Вот – морковь. Это, наверное, кроликам предназначается. Кролики сегодня будут без моркови”.
