свинцовая вода и белая, путаная снежная круговерть.
И много неба было. Гораздо больше, чем нужно человеку.
Через какое-то время Артёма укачало до такой степени, что он то выпадал из сознания, то возвращался в него, еле осмысляя происходящие с ним перемены.
Он то чувствовал себя мотором, в который нужно залить топливо. То понимал, что его щёки, шея и лоб покрыты тюленьим жиром, он хорошо проморозился – но если резко ткнуть пальцем – например в лоб, то очень просто продырявить его. Внутри головы тоже было что-то холодное, жирное и спутанное.
Он словно бы окончательно растерял себя на непрестанном сквозняке последних двух суток – остались какие-то клочки, обрывки, сколки – в которых никто не признал бы прежнего Артёма.
Он поднимал бинокль и чувствовал, что это не он смотрит в снег и сизый воздух, а окруживший его мутный, судорожный, раскачивающийся мир со всех сторон смотрит на него.
Сбросив бинокль на грудь, Артём попытался решить – где ему было холоднее: здесь или на Секирке. Но холод не давал возможности сравнивать. Мысли тоже были ледяными и угловатыми – они не складывались, как сколотые и скользкие кубики.
Лодка пошла вбок: Галя заснула.
Он перебрался к ней на лавку и правил сам, куда не ведая, прицелившись на какую-то самую колючую звезду.
Галя не просыпалась.
– Галя! Вон туда! Смотри! Не видишь? Вон там?.. Чёрт… – он посмотрел в бинокль, потом начал снимать его с шеи, обрывая себе впопыхах уши ремешком. – Вот, смотри…
Снег давно прекратился – но осталось ощущение его присутствия в воздухе – словно в каждом промежутке, который они проплывали на лодке, снег только что был и оставил после себе холодное место. Воздух приходилось разрывать лицом, как холст. В ушах стоял треск.
Подступающая темнота давала серьёзное право на ошибку – но там была не просто земля – там был огонь – крохотный, мерцающий огонёк.
Проснувшаяся Галя тоже это увидела.
Лицо её застыло до такой степени, что не способно было явить хоть какую-то эмоцию.
– Что там? – наконец спросила она, еле справившись с собственным ртом.
– Что бы ни было!.. – начал Артём и оборвал речь, потому что и так всё было ясно. Тем более он всё острее чувствовал себя не совсем нормальным, близким к сумасшествию. В таком состоянии лучше молчать.
Они оба смотрели на трепещущую ярко-розовую точку.
Нет, нет, нет: откуда здесь было взяться чекистам.
Или им выслали чекистов навстречу, чтобы перехватить по пути?
Вряд ли. Невозможно.
Галя перехватила руль и медленно повернула его, направив лодку на свет.
Артём пересел на своё место, будто там стало многим ближе, – и неотступно смотрел вперёд в ожидании бе-рега.
Галя окликнула его.
Он не ответил, только кивнул.
– Стреляй не думая, – сказала она.
– Да, – сказал он.
Ему только не хотелось спрыгивать в воду, это было бы ужасно – кто потом отогреет его. А стрелять – чего бы не стрелять. От стрельбы можно согреться.
“…Позову красноармейца помочь… – обрывочно, как пьяный, решал Артём, – …и едва лодку подтянут к берегу… выстрелю ему в спину… в спину лучше всего”.
…На берегу их встречала только одна фигура.
Человек тонко кричал – едва набирая воздуха, чтоб закричать ещё сильнее: так плачут брошенные, напуганные или голодные младенцы.
Он размахивал руками и не переставал кричать даже тогда, когда стало понятно, что его увидели и к нему плывут.
За несколько десятков метров показалось, что это женщина. Слишком глупы были её движения и её крик.
…Когда лодка подошла совсем близко – Артём неловко бросил ей верёвку: пришвартоваться.
Верёвка не долетела, упав в воду.
