– Если мы оставим их – оба погибнут. Если возьмём с собой – умрёт в дороге мужчина, неделю он не протянет.
– Спасти! – попросила Мари, кивая головой, и снова начала разрывать под тряпками своего любимого, чтобы всем было понятно.
Парень действительно был совсем плох, ещё раз отметил Артём.
Но жалости не испытывал никакой.
– …И у нас раньше кончится топливо – потому что расход увеличится, – закончила Галя.
– А откуда они плыли? – спросил Артём.
– Я не поняла, – сказала Галя. – Но до норвежских вод нам всё равно дольше, чем назад. И погода портится.
“Интересно, – думал Артём, – а где-нибудь в мире ещё есть такие сумасшедшие, которые сидят посреди моря и думают, как им удобнее умереть – по дороге в море или вернувшись домой?”
– Надежда на то, что мы доплывём одни туда, куда собирались, – есть. Только нужно оставить этих людей здесь. Хотя мотор в холоде не заводится, и если ударит мороз – он откажет… А если мы вернёмся… Если мы вернёмся, я не знаю, что будет. Будет, скорее всего, очень плохо, – Галя бросила пус-тую банку в огонь и посмотрела на Мари. Та тоже смотрела на Галю.
Галя могла бы сказать: “Зато мы спасём людей”, – но этого, понимал Артём, говорить не стоило. И Галя понимала. Два часа назад они собирались убить любого красноармейца, хоть всех до единого, что встретились бы им на этом острове, – и теперь вот завести речь о спасении неведомых чужеземцев: бред, несусветный бред.
– Нам надо туда, – сказала Галя Мари, – и махнула в тёмную сторону чужбины.
–
Она показала на Соловки, на невидимую отсюда Секирную гору.
Утром Артём, невозможно и помыслить, проснулся в хорошем настроении. Мари несколько раз за ночь вставала к мужу, поддерживала огонь, побросав туда последние щепки, а затем и весло – весло почему-то она решила оставить на самый конец.
Вообще она отогревала мужа, но Артёму нравилось думать, что все эти заботы для него, и он спал ещё крепче.
В сущности, Артём угадал.
Вчера Мари нашла для него сухие унты и шерстяные носки, и он переобулся.
А едва рассвело, Мари начала готовить какую-то похлёбку – у неё оставались неведомые приправы и незнакомые крупы.
Похлёбка быстро вскипела, и, хотя аромат быстро уносило ветром, Артём успел его почувствовать.
В предвкушении завтрака он, ещё путаным утренним рассудком, представлял себя путешественником, открывающим новые острова.
“…Назову их сам, – сонно думал Артём. – Остров Афанасьева, на котором сейчас мы… А самый первый – остров Владычки… Надо бы и Бурцеву свой островок тоже…”
То, что они двинутся на Соловки, Артём не сомневался.
Отчего-то казалось, что предстоящая дорога – домой.
Возможно, так оно и было.
Застонал этот мужчина, муж, друг.
Его стон доказывал, что надо возвращаться.
Ещё он доказывал, что Артём здоров, молод, и губы у него не обмётанные. И он даже почувствовал легчайшее, еле торкнувшееся мужское возбуждение, что его почти рассмешило: дурак-человек, торчит посреди ледяной воды, а всё равно собирается продолжать свой никчёмный род.
…Немного пахло гнилью, от земли или от больного, – но это не мешало и не сбивало желания питаться.
“Плоть из плоти, плотью в плоть, плотью о плоть, плотью за плоть, плоть, плоть, плоть…” – повторял шёпотом Артём.
Где-то поблизости начала ворочаться Галя: судя по её движениям, сейчас она не спала, а ночь провела плохо. Ещё Артём догадался, что она сердится на него, – надо же, ещё не начинали жить, а он всё уже знал про Галю.
…Сердится из-за того, что решение должна принимать она.
Хотя, на самом деле, никаких других решений про запас не имелось.
Просто надо было подниматься и двигаться назад в каменные свои хоромы.
“…Привезут обратно на Секирку, – спокойно рассуждал Артём, потому что Секирка ещё казалась далёкой. – Скажу: привет, братва. Где тут моё третье снизу место в штабелях?..”
