– Ай, – узнал Артёма один из них. – Ты в море ходил? Давно тебя не было. Кита забил?
Артём хотел улыбнуться, но не смог, поэтому просто кивнул и попытался пройти.
– Эй, – сказал чеченец без дерзости, но твёрдо, – погоди. Ты разве в нашей роте?
Артём снова кивнул и взглянул на ходики, словно они подтверждали его правоту.
Он вдруг вспомнил, что это младший Хасаев – брат того, с которым сидел на Секирке. У братьев всегда были трогательные отношения: старший заботился о младшем, как о ребёнке.
– Нет, надо командира позвать, – с некоторой даже печалью сказал младший Хасаев. – Мне, слушай, не жалко, но я тебя не видел… Очень давно не видел. У тебя есть перевод в роту? Мне говорили, что ты теперь только с командирами работаешь, зачем тебе сюда? Ты не пьяный? Замёрз? Вот грейся у печки.
Хасаев ушёл, Артём поспешно выпил три кружки воды из бака и, разом опьянев, уселся прямо на пол, припав к печке спиной.
Закрыл глаза, заснул.
Чеченец вернулся с каким-то командиром.
Артёма несильно пнули ногой, как дворовую собаку, загородившую дорогу.
Поднялся – почувствовал, что спина прикипела к рубашке, рубашка к чекистской куртке, а куртка стала горяча, как утюг.
Сквозь неотвязный сон вгляделся в командирское лицо… нет, он не помнил этого лица.
– А где Кучерава? – спросил Артём.
Младший Хасаев едва заметно ухмыльнулся.
– До-ло-жить! – по слогам и уже с закипающим бешенством велел командир.
– Артём Горяинов, – впервые в жизни заплетаясь в собственной фамилии, как в названии чужой страны, отчитался Артём. – Находился в специальной командировке, приказом ИСО возвращён в роту.
– Где бумаги?
– Бумаги в ИСО.
Артём отчего-то чувствовал, что катится на санках с горки; ужасно хотелось закрыть глаза и опять заснуть.
– Откуда я знаю, кто ты такой, – в лицо выкрикнул Артёму командир. – Отведите его в ИСО за бумагами, – велел он дневальным.
Хасаев довольно грубо взял Артёма за руку – но едва вышел крикливый начальник, тут же ослабил хватку.
– Ты что, не знаешь, что тут такое? – спросил он на улице, прислонившись к самому уху Артёма. – Ты давно уехал, наверно? Здесь уже три дня проверка, всех арестовали: Кучераву, чекистов из ИСО, командиров дальних командировок. Тут такие дела, ты что. Надо меньше торчать на виду. А ты торчишь. В такой куртке, а торчишь.
От чеченца сильно пахло луком, возбуждением. Это был хороший запах.
– Иди, разбирайся, а потом приходи в роту, я тебя жду, брат, – сказал он очень проникновенно. – Сказали, ты с Эйхманисом работал, да? Потом, сказали, бил чекиста во дворе, да? Потом бил блатных? Ты сильный парень, приходи обязательно в роту. Что у тебя за командировка была, скажи коротко?
По двору брели очередные лагерники в свой наряд, обувь почти у всех была негодная, только у дневального Хасаева, шедшего рядом, отличные, по виду казацкие, сапоги. Выше голову Артём не мог поднять.
Вошли в ИСО, через минуту появился дежурный, тоже какой-то встревоженный, но Артём успел минуту проспать стоя.
Он чувствовал, что стоит посреди моря, под водою, но сухой.
Дежурный подплыл к нему, как рыба с вытянутым лицом: он весь плющился, этот дежурный, как будто человек рос не вниз, как полагается, а продолжался в области затылка, и длился, длился. Если заглянуть дежурному в рот – то там будет туннель. В этот рот можно засунуть руку по локоть и найти проглоченную наживку.
У Артёма начинался жар.
Он несколько раз повторил про себя слово “недосып”, чтоб объяснить себе своё состояние. Но вникнуть в смысл слова было невозможно – оно странным образом было связано с кружкой чая, в которую недосыпали колотого сахара, а сахар был связан со снегом, который падал не ледяной пылью, а тяжёлыми кусками, словно его подтаскивали к самому краю неба – как к краю льдины, а потом спихивали вниз – в воду, которая по-прежнему была не сладка.
Начало разговора с дежурным Артём не помнил, хотя участвовал в этом разговоре.
Когда он пришёл в себя настолько, чтоб разговор завершить, – уже было поздно, и чеченец ушёл, не прощаясь, зато два красноармейца повели Артёма через двор. К ноге Артёма было привязано слово “карцер” и стучало при каждом шаге о брусчатку двора.
