Лагерники ударно прокричали: “Здра!” Здесь в основном были опытные сидельцы, они больше не хотели стоять во дворе.
Поверка началась неожиданно: заключённым зачитали краткий отчёт о работе комиссии по ликвидации нарушений, допущенных администрацией лагеря.
Привлечены к дисциплинарной ответственности столько-то. Лишены должностей и переведены в рабочие роты столь-ко-то. Столько-то приговорены к расстрелу.
Карантинная рота подобралась и насупилась. Цифры звучали жёстко и колко, как железные.
– Каждый день бы такие поверки, – негромко сказал кто-то впереди Артёма.
Артёму не понравилось, что такие слова звучат рядом с ним: могли подумать на него.
Следующим объявили приказ, что отменяют вольную одежду: всем лагерникам отныне полагается единая форма.
Ногтев, слушая, как зачитывают его приказ, медленно поворачивал голову, вглядывался в заключённых. Он был в фуражке, в плаще и сапогах. Всё отлично на нём сидело.
Третий приказ касался полного вывода за пределы монастыря всех прежних монастырских жителей, монахов и трудников. Обратным рейсом они переправляются на материк для полноценного участия в жизни и стройках Советской республики.
Четвёртый приказ гласил, что в связи с многочисленными нарушениями порядка и недостаточными рабочими показателями досрочно освобожденных в этом году не будет. К началу весенней навигации заключённые Соловецкого лагеря особого назначения должны показать достойные результаты. Все заслужившие поощрения, в том числе в виде амнистии, – будут поощрены и амнистированы.
На этих словах Ногтев чуть пошатнулся – и это движение как будто разбудило его. Подвигав челюстями, он неожиданно пошёл вдоль рядов.
Чекист, зачитывавший приказы, тут же замолчал.
– Дисциплина! – сказал Ногтев; голос его звучал мощно и плотно, как будто состоял из мяса, – таким голосом не важно было, что произносить, – любые слова начинали весить. – Дисциплина требует от нас!
Начлагеря дошёл до того места, где стоял Троянский, и остановился.
Поискал и нашёл кого требовалось.
– Заключённый Осип Троянский, – объявил Ногтев, – был направлен в бесконвойную, вольную командировку как учёный специалист. Ему требовалось провести необходимую научную работу и вернуться к празднику седьмого ноября. Дню революции. Осип Троянский предпринял попытку бежать. За ним была направлена специальная группа. Осип Троянский был задержан.
Ногтев каждым словом вбивал Троянского, как гвоздь в булыжник. Гвоздь гнулся.
Артём почувствовал, что у него болят передние зубы, как будто он держал в зубах что-то твёрдое.
– При отъезде заключённому Осипу Троянскому было объявлено, что в случае его неявки в указанный срок в роте будет расстрелян каждый десятый, – буднично произносил свои тяжеловесные слова Ногтев. – Администрация лагеря вынуждена держать своё слово.
Ногтев махнул сильной рукой в воздухе: действуйте. Рука была в перчатке.
Выбежали двое чекистов – один в суетливой нерешительности встал возле женского отделения, словно бы ему предложили выбрать себе жену, другой пошёл, отсчитывая заледеневших в ожидании людей, вдоль мужского.
Первый чекист через несколько секунд ткнул в десятую бабу и тут же отвернулся от неё, прошёл дальше. Та вскрикнула так, словно ей задрали подол – а под подолом висел на пуповине её спрятанный младенец.
Чекист, шедший вдоль мужской роты, сбился и приступил к счёту сначала.
Артём видел, как те, на которых пали цифры “7”, “8” и “9”, – оттаивали, а осознавший свой номер стал бел до такой степени, что снег на его щеке был неразличим.
Первый чекист дошёл до конца женского ряда и ткнул пальцем в Галю, стоявшую предпоследней.
“Какая она маленькая…” – подумал Артём отстранённо.
“Всё потому, что без каблуков”, – понял он.
“А была бы в каблуках – по-другому сосчитали бы”, – всё быстрее думал Артём.
Сердце его погнало пристывшую кровь.
Каждый, стоявший рядом с ним, суматошно пересчитывал находящихся справа: это было несложно, но все путались и считали заново, бегая глазами: зрачки прыгали с места на место.
Галя стояла перед своим строем, растерянная, как ребёнок. Вторая обречённая женщина негромко выла.
Из мужского строя вырвали одного – как зуб.
