бесчисленный гнус.
“Не юродствуй хотя бы, ты, русский человек”.
Нет, слышишь, я не юродствую, нет. Я пою.
…О таких вещах надо размышлять именно что в кафе, подшофе, потому что если подобное придёт на трезвую голову в осеннем поле, или подле разрушенных древних стен, или на берегу белого от холода моря, – то с вами что-то не в порядке.
Эльвира Фёдоровна позвонила мне через неделю, предложила зайти на минутку.
Я собрался и поехал: зачем ей рассказывать, что я живу не так близко, чтоб зайти.
Думал, что будут замечания по моей рукописи, но замечаний не было, она лаконично сообщила:
– Я прочитала, – и спокойно добавила: – Это ваше дело.
На телефонном столике лежала достаточно увесистая папка бумаги.
– Вот вам… – сказала Эльвира Фёдоровна. – Тут дневники той женщины, которую вы узнали на фото в прошлый свой приезд… Они были в архивах матери. Видимо, их каким-то образом изъял и вывез отец, когда его переводили в Москву. Странно, что он их не уничтожил. Быть может, он был сентиментален – такого типа люди часто бывают сентиментальны… Не знаю. Я их несколько раз читала в молодости, это действовало очень сильно. Четверть века назад перечитывала уже с меньшим воодушевлением и даже подумывала опубликовать. Но решила, что это мало кому нужно и в целом лишено пользы. Хотя, как я поняла, вы думаете иначе. Возьмите: в любом случае может пригодиться в работе.
Когда, уже в подъезде, открыл – голова закружилась: это невозможно, так не бывает и не может быть. Рассыпал на радостях. Собирал со ступеней листы, смеялся.
Приложение
Дневник Галины Кучеренко
Хотела сама себя обмануть, начать дневник с того, что меня должно волновать. О том, каким мне представляется путь моей жизни и путь нашей революции. И меня волнует это.
Но всё равно писать я хочу о другом.
Я вспоминаю о нём непрестанно. С утра, едва встаю. Представляю, что он там делает, в своем огромном доме.
Он всегда просыпается весёлый, такое лицо, как будто ел снег: зубы блестят, губы красные, глаза восторженные.
Он такой весёлый, что ему на всё плевать. Поедет на охоту сегодня.
Вчера катались с горки на облитых водой, ледяных иконах. Пришёл он, накричал, несколько икон подобрал, Д. (сам только что катался) сразу бросился взять их и отнести.
Ф. отдал, ругаясь при этом неприлично, и я видела эти белые пятна на его как будто обмороженной коже, которые я так люблю.
Всё потому, что у него с каких-то пор новая забава – музей. Наверное, разговаривал с кем-то из заключённых, тот объяснил, сколько может стоить старая икона. Или ещё что-нибудь, про культуру. Ф. не хватило культуры в детстве, он хочет, чтоб была культура. Это иногда смешно. Или я просто злюсь на него.
За глаза его иногда называют “Энгельс”. Фёдор Энгельс, или даже так: Энгелис. При мне стараются не называть. Все знают обо всём.
В сентябре было.
Ф. не пошёл, я пошла. В Преображенском соборе. Нашли два ящика в замурованной нише южной стены. На одном написано “Зосима”, на другом – “Савватий”. Смешно: как печенье или мебель. Чтоб не перепутать.
Привели архиепископа Тульского, епископа Гдовского, был владычка Иоанн – так его здесь зовут, “владычка”. Комиссию возглавлял Коган. Вскрыли мощи святого Зосимы. Сложили около гробницы. Оказалось, что кости и труха. Я так и думала. Пока вскрывали, ни секунды сомнения не было.
Коган спрашивает: “Это главный святой?” – и носком сапога отбросил череп к стене.
Ф. тогда дела до этого не было совсем.
Женщины всегда любят читать чужие письма больше, чем мужчины. Изымаю записки у заключённых, читаю, и меня всё это возбуждает, я тоже хочу так писать кому-то. “Приходи к дровне, кралечка. Твой известный ухажёр”.
