Обитель

подумала бы, что пожилой человек, больше сорока, тяжёлый, даже грузный.

Знаю, что он холерик. Он мог бы стать, как Наполеон, а сам стережёт всякую падаль.

Но вместе с тем, что холерик, – скромен. Он, к примеру, всегда был уверен, что не только Троцкий – больше его, но и Бокий – больше, сильнее, умней: Глебу доверяет и доверяется безоговорочно.

Вспомнила, что у Троцкого всегда был фотограф и кинематограф при себе. Ф. никогда бы себе такого не позволил, ему бы в голову не пришло. Он говорит о себе: солдат.

Но тут тоже лукавит и иногда вдруг разговаривает словами книжными, мне не всегда известными, как будто проповедует, но не босой проповедует, а точно бы сидящий верхом на коне. Слышала, как он, явно издеваясь и сильно пьяный, говорил: “Вы все совратились с пути и до единого непригодны. Не слушаете меня, но если кто кого превосходит, так это в блудодеянии и несправедливости. Легче говорить с Господом, чем с вами, неверными”.

Там была артистическая рота, владычка Иоанн, бывшие чекисты из третьей роты.

Кто-то из артистов разгадал, видела по лицам, что Ф. читает на память Священное писание.

Владычка Иоанн сказал вроде бы и не Ф., а вслух: “Если кто отнимет от слов пророчества сего – у того Бог отнимет участие в книге жизни”.

Ф. сделал вид, что не слышал. Или взаправду не слышал.

Потом Ф. говорит: “Мы заключили договор со смертью, и она работает на нас”.

Здесь уже никто не догадался, откуда он это взял.

А это Лев Давидович так говорил.

Раньше, когда Ф. затевал разговор о том, что устроил здесь диктатуру, я думала: ищет себе оправдания (ведь сейчас всё-таки не война). Сейчас понимаю: нет! Собой доволен. Оправдания ищу я. А он время от времени уверяется в своей бесконечной правоте.

(ночью)

У него отец латыш, мать русская.

Он сказал как-то: “У латышей нет своего характера – характер им заменяет исполнительность и точность. Они подумали, что вся Россия станет их страной, – у них же не было страны, только немецкие господа. Но Россия опять извернулась и становится сама собой. Она как соловецкий валун: внутрь её не попасть. Латыши остались ни при чём, и поздно это поняли”.

(Я когда видела валун на кладбище, вспомнила про тот валун, о котором он говорил, и так сложилось у меня в сознании, что это один и тот же валун.)

Ф. закончил так: “Дело большевиков – не дать России вернуться в саму себя. Надо выбить колуном её нутро и наполнить другими внутренностями”.

У Ф., конечно, нет никакой национальности.

3 июня

Я приехала в Москву осенью 1921 года – тогда Ф. служил где-то в Средней Азии. Работала в аппарате ЧК, неудачно жила с одним неудачным человеком. Теперь у меня не будет детей.

Ф. вернулся в июне 1922 года, и снова всё началось. Хочется сказать, что мы жили вместе, но мы не жили вместе. Мы бывали вместе.

По-настоящему я узнала его только здесь. Сначала он отбыл, пропал. Потом прислал письмо, я отвечала – по много раз переписывала каждый ответ.

Потом он вызвал меня в СЛОН, сказал, что здесь есть место.

А теперь мне здесь нет места.

5 июня

Прибыла Разгрузочная комиссия. Ф. опять включил в список на досрочное освобождение трёх своих банных блядей. Я не сдержалась и потребовала у него отменить их в списке, так как под приказ попали откровенные контрреволюционерки.

Произошёл разговор:

– Фёдор, за что ты их освобождаешь? Ты должен объяснить по закону.

Он подумал и написал резолюцию:

– За образцовый уход за быками.

И захохотал в своей отвратительной манере.

(Несколько дней назад писала про то, как люблю его смех, дура. Самый гадкий в мире смех. Подлая, отвращающая улыбка.)

Шлабуковского не освободил. Ещё хочет посмотреть несколько спектаклей с ним. “Хочу помилую, хочу казню”.