Не поехала к нему. Ушла спать к себе. До ночи думала, что позовёт. И это было совершенное сумасшествие: он ни разу не был у меня и никогда меня не вызывал отсюда.
Мне кажется, что любую нашу ссору сразу все замечают и шепчутся: вот я пришла сюда спать. Вот не пришла сюда спать. Какая мерзость.
Даже доктор Али чувствует это, хотя, казалось бы, откуда ему знать вообще? Он всё ещё надеется, расчёсывает бороду. Понимает, что я не жена Ф. и надеяться можно.
Ещё кажется, что доктору Али было бы очень важно, что он имел ту же женщину, что и сам Ф. Это как бы приобщило бы его к власти, к силе. Откуда я это знаю? А я сама не знаю, откуда приходит это отвратительное знание и что с ним делать.
Разгрузочная комиссия отбыла.
Освободили 450 человек, из них 16 матросов, участников Кронштадтского восстания. И даже не трёх, а семь контрреволюционерок.
Ф. был с похмелья, и я уже знаю, что ему надо попасться в этот день на глаза: он деятелен в эти дни и у него прилив силы, в том числе мужской.
Сразу меня заметил, велел ехать к нему, “на виллу”.
Сам приехал очень скоро, через полчаса.
Пах перегаром, но мне было всё равно, от него шёл жар, он был яростен. Это всё совпало: запах вина, его своевольные руки. Чувствовала себя, как будто яблоня, и полна плодов, и они сыпятся с меня, и от этого радость, мне стало так легко – как будто яблоня может взлететь.
Потом сказал: “Галя (назвал по имени, хотя старается делать это реже, я давно заметила – не называет, чтобы не протянуть нить от себя ко мне) – я ненавижу всех этих блядей, эти бани, с этим умирает что-то внутри. Я начинаю не любить себя. А я привык себя уважать”.
“Врёшь, мразь!” – сказала я внутри себя. Вслух ничего не сказала. Если бы это было хоть немного правдой! Но то, что он это сказал, ведь это что-то значит?
Он никогда не был со мной так откровенен.
Кажется, я знаю, что он хотел сказать ещё.
Он хотел сказать: “Я мог бы жить с тобой, Галя. Но, Галя, я тебя не люблю”.
И как мне существовать с тем чувством, что мне всё понятно? Зачем мне это знание?
Выть хочется.
Ф. скучно. Постоянно общается с одним заключённым. Посмотрела дело: масонская ложа, масон. Говорят по-немецки. Встречаются каждый день.
Другая забава: клады, Ф. снова ищет клады, уверен, что они есть. Прошлым летом у него было несколько находок. Осенью рыли, ничего не нашли, потом выпал снег, и я уже забыла об этом.
С весны, оказывается, снова начал. Ему в кабинет перенесли бумаги из монастырского архива, переписку, читает, чихает. Иногда мне кажется, что ему четырнадцать лет.
При этом ни парады, ни охота, ни клады, ни бани, ни пьянство, впрочем не очень частое, – ничего не мешает ему заниматься одновременно всеми начатыми им производствами, питомниками, заповедниками, мастерскими, заводами, сейчас ещё придумал спартакиаду, у него ежедневно 15, 20, 30 посетителей, и он со всеми обсуждает их вопросы, с уголовниками, артистами, священниками, иногда вдохновляясь, но чаще разговаривая голосом заводной куклы, помнит несколько сотен имён, какие-то совершенно лишние подробности о каждом, действительно думает, что здесь возможно перековать людей, и у него получается, а если не получается, то он ломает человека или сразу несколько человек, как ребёнок ломает игрушку. Только Ф. делает это не в истерике, а просто ломает и не придаёт потом никакого значения тому, что он сломал. То есть тому, что он приказал убить или позволил совершиться убийству.
Для него не кончилась война. Или даже не так: его мир ничем не отличается от войны.
Владычка Иоанн:
– Россия нуждается в аскезе, а не в разврате, и вы это даёте. Дай Бог, чтоб сами вы не впали в разврат, и то, что
вас убивают ваши же братья по безбожию, – тоже хорошо. Монастырь спасал тех, кто хотел спастись, – вы поместили в свой
