– Ну, конечно.
Тем не менее лицо у Бурлакова было удивленное, а Шаховской, оказавшись в кабинете, вдруг понял, что решительно не знает, о чем и как именно станет говорить. Когда он шел сюда, казалось, все очень просто, а на самом деле – как?..
Полковник Никоненко велел быть осторожным, но что это значит? Профессор умел разбираться в разного рода исторических загадках, но на оперативной работе состоял совсем недавно, опыта у него не было.
Сели по обе стороны приставного полированного стола, в центре которого стоял стакан с карандашами. Дмитрий Иванович вытащил карандаш и оглядел его со всех сторон.
– Может, кофе? – спохватился депутат Бурлаков.
– Кофе, – ухватился за предложение Дмитрий Иванович. – Спасибо. Я с утра в университете, у меня лекции, а потом семинары, и еще…
Тут он остановился, решив, что посвящать постороннего человека в свои дела, излагать ему факты биографии как-то совсем глупо.
– Работы много, – поддержал его Бурлаков, который тоже чувствовал себя неловко. – Министерство культуры объявило о поддержке небольших музеев в провинции и вроде бы даже деньги на это выделило, всего-то и нужно придумать грамотный план работы. Что первым делом – ремонт сделать, оборудование купить, зарплату сотрудникам, может, повысить. А они не знают никто, как такие планы писать, понимаете?.. Вон у меня тридцать семь писем от директоров, и все с просьбой помочь. А помочь – это значит за них написать. Нет, я могу, конечно, но специфики-то местной не знаю.
– Я как раз по поводу музея. – Шаховской сунул карандаш обратно в стакан.
– Провинциального? – осведомился Бурлаков. – Помощь требуется?
– Помощь, – согласился Дмитрий Иванович. – Музей не то чтобы провинциальный. Музей на Воздвиженке. Знаете?..
Бурлаков склонил голову набок, как большой пес, и посмотрел внимательно. Он вообще не очень походил на человека, занимающегося музеями, больше на штангиста или грузчика. В вороте белоснежной рубахи совершенно бычья шея, рукава закатаны, и руки – загорелые, мощные, – как будто он на досуге подковы гнул.
– Музей на Воздвиженке мне известен хорошо, – согласился депутат Бурлаков, разглядывая профессора. – Да он музеем стал всего четыре месяца как. А почему он вас интересует, Дмитрий Иванович?
…Да, непростая работа у полковника Никоненко. Как следует отвечать на вопрос депутата? Я пришел спросить, что вы делали на Воздвиженке в тот день, когда там убили директора? Не вы ли, часом, его и убили? И если вы, то за что?..
Шаховской решил, что придется говорить, как есть. Ничего умного он с ходу не придумает.
– На Воздвиженке убили директора, Павла Ломейко.
Тут вдруг Бурлаков так удивился, что у него задвигался лоб, и руками он с двух сторон взялся за край стола.
– Что значит – убили?! Как?!
Шаховской молча смотрел на него.
– Да ну, ерунда какая-то! Я был у него дня два, нет, три назад, он был жив-здоров!
– В тот день, когда вы у него были, все и случилось.
Бурлаков выбрался из-за стола, прошел к двери, распахнул ее и крикнул:
– Кофе нам дайте, Марья Петровна! – и за стол не вернулся, стал ходить в отдалении.
Некоторое время ходил, а потом повернулся к Шаховскому:
– Так, а вы какое отношение имеете? И к музею, и к… директору?
– Меня попросили помочь. Рядом с трупом нашли бумаги столетней давности. Столетней – в прямом смысле слова. Бумагам сто лет. Нужно разобраться.
– Ну? – грубо спросил Бурлаков. – Разобрались?
– Пока нет.
У Дмитрия Ивановича не имелось опыта и знаний полковника Никоненко, но и он понимал, что депутат ведет себя странно, подозрительно даже.
