зубок!..
– Алексей Федорович!
Сквозь толпу к ним пробирался помощник Алябьева Борис, тот самый. Варвара Дмитриевна моментально придала лицу необходимое, как ей казалось, равнодушное и незаинтересованное выражение.
– Вы не знакомы? Госпожа Звонкова, журналистка и видный деятель партии кадетов. Борис Викторов, мой помощник.
– Мы встречались с господином Викторовым, – холодно сказала Варвара Дмитриевна. – Он заходил к нам во фракцию.
– Да, да, – поспешно согласился Борис. – Алексей Федорович, на два слова. По поводу вечернего заседания, у меня тут в бумагах значится…
– Прошу простить, Варвара Дмитриевна.
Получив свободу, она почти бегом побежала в комнату, где размещалась кадетская фракция. Может быть, Дмитрий Иванович уже там?..
Никакого Шаховского в комнате не оказалось, зато были «товарищи по партии», обсуждавшие его выступление. Все считали странным, что князь заговорил не по повестке, да еще в этом углядели неуважение – никого не поставил в известность, ни с кем не посоветовался. Варвара Дмитриевна изнывала от желания защитить Дмитрия Ивановича, но что она могла поделать!
Генри Кембелл-Баннерман, расположившийся из-за плохой погоды не в саду возле шток-розы, как обычно, а под столом Варвары Дмитриевны, завидев ее, потянулся, сел на квадратный зад и скроил довольную мину. Хозяйка рассеянно потрепала его по голове.
…Чем бы заняться? Писать? Невозможно. С тех пор как Варвара Дмитриевна узнала о планирующемся убийстве, все обычные дела, доставлявшие радость и удовольствие, стали казаться ей мелкими, пошлыми и никчемными.
Самовар внесли – раньше ее это радовало, а нынче она, поглядев исподлобья, подумала, что распивать чаи в такой час – распущенность. Собратья-кадеты завели громкую дискуссию об отставке старика Горемыкина, председателя совета министров, – прошел слух, что он просил государя освободить его от многотрудных обязанностей, – и Варвару Дмитриевну попытались вовлечь, но она сказала:
– Ах, какая разница!..
А сама думала только о том, что убийство
Варвара Дмитриевна всегда считала себя человеком принципов и совершенно определенных взглядов, но что значат взгляды и принципы, когда вот-вот случится беда, а удастся ли ее предотвратить, Бог весть.
Почесывая Генри Кембелл-Баннермана, Варвара Дмитриевна думала, что перед лицом реальной опасности, страха за людей, за страну – да, да! – мир предстает в совершенно ином свете. Для чего все обличают и уличают друг друга? Отчего не могут договориться? Зачем депутаты ненавидят министров? К чему кричат с мест: «Долой!» Почему журналисты ищут и находят глупые оговорки и стыдные факты? Ведь очень просто – порядочные и честные люди должны разумно и обстоятельно делать свое дело, а непорядочных и бесчестных нужно отстранить. А если они не захотят отстраняться – выгнать силой!
Тогда выходит, прав отец, который считает, что каждый на своем месте должен стараться и радеть за Россию, и все само собой постепенно выправится.
Но он не может быть прав, потому что он – «старой закалки», барин, помещик, вросший корнями в свою землю, не признающий свободы в том виде, в каком ее пропагандируют прогрессисты! Отец уверен, что один лучше знает, что необходимо его земле и работающим на ней людям для хорошей жизни, чем все революционеры чохом.
И почему нельзя устроить так, чтобы жизнь по всей России наладилась, чтобы разумное победило черноту и бесчеловечность?.. Раньше Варвара Дмитриевна точно знала ответ – нельзя, потому что самодержавие и вековая отсталость. Сейчас ей казалось, что беда в том, что честные и порядочные люди никак не могут объединиться, впрячься в тяжеленный, немазаный, скрипучий воз, приналечь, да и вытянуть, а только стоят вокруг воза, глядят, как он увязает все глубже, и рассуждают, рассуждают, с какой стороны лучше бы зайти. А его, того гляди, совсем затянет, и лошади из сил выбились, и кучер не знает, как править!..
