– Когда могу, всегда стараюсь быть полезен, Дмитрий Иванович. И номер мой зафиксируйте, чтоб легче нам было друг друга обрести в случае надобности. Пропуск вам я заказал.
Дмитрий Иванович попросил еще пропуск для Варвары Звонковой, Ворошилов нисколько не удивился или сделал вид, что не удивился, и записал «данные».
В Думе Шаховской вдруг почувствовал себя героем и отчасти «государственным человеком», как выражался полковник Никоненко. Все же Варвара ни разу не была в этом интересном месте, а он здесь – почти старожил. Подумаешь, в коридорах путается и на лифте не туда уезжает!
– А в буфете можно кофе выпить? Или там только депутатам наливают? – спросила она.
– Что вы, ей-богу, Варвара Дмитриевна!
– Страшно любопытно выпить кофе в Думе.
Шаховской не стал говорить, что кофе здесь самый обыкновенный, и места мало, тесно, шумно, сесть негде, чаще всего приходится стоять за высокими круглыми столиками, как в рюмочной. Конечно, интересно, еще бы! Все это страшно интересно увидеть… своими глазами, а не в новостях по телевизору.
Странным образом они приехали сразу именно туда, куда нужно, не путешествуя по цокольным этажам и переходам, и нос к носу столкнулись с режиссером Говорухиным.
– Дмитрий Иванович! Здорово! Ну, ты посмотри, а? Я отсюда, а он сюда!
Поглядел на Варвару немного гусаром и представился:
– Говорухин Станислав Сергеевич, режиссер.
– Здравствуйте, – выговорила Варвара.
– Ты в нее, что ль, влюбился, Дмитрий Иванович? – И, понизив зычный голос, Варваре почти на ушко: – Точно вам говорю, влюблен! По роже сразу видно.
Он величественно шагнул в лифт, оставив за собой общее смятение чувств, и только оттуда засмеялся и помахал зажатой в руке кепкой.
– Слушайте, Дима, – сказала Варвара, когда двери кабины закрылись. Вид у нее был такой, как будто она только что пробежала стометровку и еще не успела отдышаться. – Какая у вас тут… насыщенная жизнь.
– Это же парламент.
– Вот именно! А со стороны кажется, что здесь не люди, а, не знаю, статуи, понимаете? Статуя Станислава Говорухина. Статуя еще какого-нибудь деятеля.
– Люди, – сказал Шаховской. – Конечно, люди! Недавно на заседании вспоминали, как двадцать лет назад, когда эта Дума только зарождалась, все ждали зарплату. Декабрь, Новый год на носу, а денег ни у кого нет. И зарплату дадут только в январе, а это девяносто третий год. Ни еды, ни питья. И непонятно, что со страной будет. То ли гражданская война, то ли еще какая-нибудь. Как в девятьсот шестом, один в один.
– Все повторяется?
– Не знаю, Варя. Мне кажется, не в повторении дело.
– А в чем?
– Есть путь, и по нему надо пройти. Его нельзя ни обойти по обочине, ни проскакать на коне, ни облететь на самолете. С него можно свернуть в кусты, как в семнадцатом году, но так или иначе придется вернуться, причем именно в ту точку, с какой свернули. И дальше идти. Проскочить вперед не удастся. Пока не пройдешь, ничего не будет.
– Чего – ничего?
– Ну, того, о чем все мечтают – демократии, цивилизованных общественных отношений, уважения к власти. Вы же все знаете!
– Это когда будет-то? В следующей жизни? Или через одну?
– Если бы после девятьсот шестого никуда не сворачивали, уже было бы.
– Вы в это верите?
– Хуже гораздо, – ответил Шаховской. – Я знаю.
Он открыл перед Варварой дверь в тесную приемную и пропустил ее вперед.
– Здрасти, – сказал Александр Бурлаков довольно хмуро. В руках он держал бумаги, которые подавала секретарша, и сегодня он еще больше был похож на штангиста, удрученного тем, что не взял вес и его наказали, вместо
