и, в который раз, прощаю его — я помню, каким он был когда-то, когда рисовал и его глаза были широко раскрыты, до того, как пошлое словечко «апатия» сожрало его сердце, до того, как он узнал, что моя мать уже полгода в разводе с ним, что она через суд решила этот вопрос, без его ведома… и все это время не упоминала об этом. Он говорит Клем: «Она уничтожила меня, я отказался от детей ради нее, мы должны были быть вместе!» Это он упоминает об отсутствии опеки в типичном понимании, но, сказать по правде, мне всегда было плевать на это… мой дом родной — люди, а не место или же учебник, который учит «правильно» вытирать мне задницу. А Клем говорит ему в ответ, в своей колкой манере: «Это сделало тебя сильнее! Ты ведь мужчина, сильная личность, — простись с ней!» Мужчины моей семьи не сильны в этом вопросе — бросать прошлое и жить дальше. Червь роняет свои слезы на ее хрупкое плечо и не думает поднимать свое самоуважение с земли, Клем бережно отталкивает его ногой, на ней изящные туфельки, серебристого цвета. Я бессилен ей помочь, я ползаю по земле вместе с Червем и пытаюсь найти свою гордость. Я плачу обо всех утраченных любовях отца, по всему теплу, подаренному пустоте, по своему будущему, поскольку оно призвано оглушить меня филигранной повторяемостью. Я — последствие чужих поступков, я призван ползти и Клем ползет рядом со мной… милый выводок червей…
Внезапно Отец переходит на крик: «Родите мне внука! Я отдам вам Фиру! Я буду растить его!» Кого? Внука или Фиру? Мы переглядываемся с Клем, и я с земли, робко, говорю ему: «Наша жизнь — это любовь!» Отец дополняет: «И свобода!» Он опрометью бежит в дом, а мы остаемся у реки, я помню, тогда лето было, мне летом всегда хочется примирения со всем сущим на Земле. Отец возвращается… и, с расстояния, встречает нас неведанным радушием… «блажен тот, кто не ведает!».
Он идет на нас с «сочувствующей» улыбкой, широко раскинув руки, будто приветствует детей в первый раз за день. Клем дергает меня за рукав и просит уйти, ей неприятно, но я останавливаю ее… у этого феномена есть универсальное название — толерантность.
- Я начинаю проект всей своей жизни! — отец говорит.
Клем отворачивается, будто Граф прокаженный, но я внимаю каждому слогу и держу ее за запястье. Мне страшно ступать на эту площадь, это «Мир искренности». Клем также боится потому, что уже и не помнит своих родителей, они не выходят из Фиры, не говорят о проектах и утопиях, не рыдают, не дышат, не гадят, и не любят…
- Да, я помню… все этот проект. Долго строишь, Отец!
- Это очень перспективный, амбициозный проект… — он ухмыляется, — мне нужны деньги на него… мать на меня злится… твоя мать методично уничтожает мою библиотеку, а я строю корабль из пластиковых бутылок… Я построю корабль из пластиковых бутылок!
- Тебе нужно рисовать!
Я выдаю этот утопический лозунг и кидаюсь на Червя с кулаками.
- Выродок, Червь… — я вторю ударам.
- Вы такая милая пара… я даже прослезился… Клем, твои родители беспокоились о тебе, — кричит сквозь удары, — поплывешь с нами?
Я хочу выбить из него всю искренность — все, что он называет свободой! Я не хочу слышать о «кораблях из бутылок»! Поговорим о любви?! Хочешь знать мое мнение, отец? Возьми себя в руки, черт возьми!
Свое мнение, я печатал кулаками на его лице и не заметил, что в этот самый момент, в дверях Фиры, тепло
