Алюмен. Книга первая. Механизм Времени

Не он вторгся в нее – она властно ворвалась в него, перекраивая по новым лекалам, меняя изнутри. Чуткие пальцы шарили в глубинах, стараясь нащупать тайну, сокровище, которым он обладал, и в чем нуждалась баронесса. Огюсту показалось, что его насилуют. Он зарычал, вскинулся, подмял женщину под себя, навалился сверху.

Вспомнился Мишель и дочь жестянщика.

Кровать отозвалась жалобным скрипом. Звякнул на столе бокал, забытый рядом с бутылкой. Перезвон колокольчиков эхом пошел гулять по мансарде. В сердце откликнулись неведомые доселе струны. Пальцы кинулись подкручивать колки, настраивать, создавать правильную гармонию; шестеренки-снежинки завертелись – сперва медленно, затем наращивая скорость...

Он всего себя отдаст
Нашей компании, с Маржолен;
Он несет себя, спешит,
Гей, гей, от самой реки!..

Кристалл Галуа вращался в черной пустоте, сверкая гранями. Вокруг роились снежинки. Шевалье видел их во всех деталях: идеальная симметрия «лучей», ажур игольчатых «лапок» инея. Плясали веселые искорки. Снежинки тихо кружились. Каждое мгновение они совершали «операции симметрии», оставаясь самими собой. Снег закручивался метелью, скрежетал механизмом часов; преображался в двойную спираль.

Хрусталь вел мелодию:

Тело, душу, сердце, ум —
Все отдаст он Маржолен,
В полночь ждем мы шевалье,
Гей, гей, у самой реки...

Он несся внутри искрящейся вьюги. Спираль вращалась, штопором вкручиваясь в безвидную пустоту – словно гарсон спешил выдернуть пробку из бутылки «Шато ле Раль». Шевалье не противился. Его томило ожидание: куда? зачем?! В просветах между снежинками мелькали видения. Отчаянно дымя, пироскаф взлетает на гребень гигантской волны; незнакомец с сальными, давно не мытыми волосами подходит к зарешеченному тюремному окну – из его груди брызжет кровь, он валится на спину; собаки бегают у подножия замка, воя на луну...

– В тебе столько огня, сестренка!

(...почему – «сестренка»?!)

– Так погаси его, братец!

Саднит плечо, изодранное в порыве страсти. Едкий пот любовницы прижег ранки. Языком Бригида (...почему Бригида? она – Бриджит!..) по-звериному зализывает царапины. Ее ладони скользят по телу – ниже, ниже, в пропасть... – и делают то, что казалось уже невозможным.

– Лежи, братец. Я сама.

Жеребец оседлан – и скачка возобновляется. У него было много женщин, но кузина (...бред! какая еще «кузина»?!) вне конкуренции! Хорошо, что они – не родные брат и сестра. И даже не вполне двоюродные. В таких вопросах он щепетилен: кровосмесительная связь – позор, бесчестье для обоих! Подобного он бы не допустил. И как много потерял бы!

– Tak, tak jest, Brygida!..

Беспамятство – сосуд для вечности.

Он открыл глаза. Смятые простыни; атласный полог кровати под балдахином – откинут. На столике – флаконы с духами и притираниями. Бригида, обнажена, замерла у окна. Он залюбовался ее фигурой. Будь он художником – написал бы картину: темный силуэт на фоне белого, слепящего прямоугольника. Подробностей не разглядеть – свет режет глаза. Лишь контур женского тела – в обрамлении неземного сияния.

Свет? Сияние? Где он?

Сколько прошло времени?

Последний вопрос казался в сто раз более важным, чем первый.

Хотелось смежить веки, провалиться в небытие и спать долго-долго. А потом, очнувшись, вновь увидеть Бригиду у окна. Увы, он не мог позволить себе такой роскоши, как сон. Долг превыше желаний плоти. Ему надо быть в расположении полка не позднее двух часов пополудни.

Он повернулся, чтобы глянуть на изящные настольные часы – персидский дворец с разноцветными луковками башен. Холера ясна! Циферблат расплывался, стрелки двоились. Без четверти двенадцать?

Пора!

– Прости, сестренка. Я должен ехать. Иначе сочтут дезертиром.