Алюмен. Книга первая. Механизм Времени

странную и наверняка опасную историю. – Это уже зацепка. Рисуй остальных! Мне нужны все трое.

Что же слышит он вдруг? Бьют вдали барабаны!
Там идет батальон! К сердцу хлынула кровь...
Проступает на лбу шрам багряный от раны,
Старый конь боевой шпоры чувствует вновь!

В голове мел осенний вихрь, закручивая воронкой листья: бурые, желтые, багряные, цвета запекшейся крови... Листья выстраивались в пугающие цепочки-последовательности. На каждом – имя, дата, событие, место. Смерть невинного математика. Похороны на кладбище Монпарнас. Небритый герр Бейтс – д-дверь! Эминент. Баронесса. Воскресший кузен скачет к Альфреду – сообщить о трагедии с братом. Спутники кузена дежурят в больнице...

– Вот, посмотри.

«...выписал себе из Японии любовницу! Говорят, чудовищно хороша собой...»

Может, и впрямь японка – кто их разберет? Узкие, внимательные глаза; тонкий нос, упрямый подбородок... Не красавица. Но и не «чудовище». Желтизна кожи передана легкой штриховкой...

– Знакома?

– Нет. Никогда не видел.

Остался третий.

Тень императора встала!
В ногу, ребята! Раз! Два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!..
Раз! Два! Раз! Два!

Сегодня Мерсье был в голосе. «Старое знамя», «Старый сержант»; теперь – «Старый капрал». Что дальше? «Старый пень»? Глотка у инвалида луженая, может долго горланить. Интересно, сколько выдержат франт с морячком?

...Нет, неинтересно. Сейчас Огюста волновало совсем другое. Спасибо за совет, Бриджит! Поговори, значит, с зеркалом – полегчает. Да уж, полегчало! Еще пара таких «бесед» – и можно смело заказывать в Биссетр палату с решетками. Железные птицы, пляски демонов, Оракул с его завиральными биографиями...

«А ведь я больше не сохну по ней! Да, я не прочь увидеться, расспросить Бриджит о ее подозрительном кузене; возможно, даже заняться любовью – если она не станет возражать. Но изливать душу, как на исповеди... все время быть рядом, делиться сокровенным... Гляди-ка – отпустило! Не обманула вдова...»

Так, может, и в словах Оракула крылось больше смысла, чем он решил поначалу? «Зеркальное безумие» имело свою систему. Если понять ее...

– Я закончил.

Высокий лоб ученого. Волосы зачесаны назад, но своевольничают – назло гребню все время норовят взвиться упрямой волной. Волевой подбородок; строгий, внимательный взгляд... Судя по рисунку, третьему – за пятьдесят. Огюст уже знал, как будет выглядеть этот человек в семьдесят. Тогда он, если верить Оракулу, станет премьер-министром Дании.

Они смотрели друг на друга: живой Огюст Шевалье – и картонный...

2

– ...полковник Эрстед! – гаркнули над ухом. – Юнкер, слышишь? Клянусь удачей пьяниц, это ваш бравый полковник! Стрелял, как бог! – промаха не давал...

Мимо столика шел моряк – как выяснилось, молодой, бородатый, с трубкой в зубах. На руках он легко, словно куклу, нес безногого Мерсье, направляясь в сторону клозета. С высоты «насеста» инвалид узрел рисунок – и забыл о нужде.

– На месте стой! Разрешите присесть ветерану?

– С радостью!

– Опускай, дружище! Окапываюсь здесь. Грудью подайся!.. не хнычь, равняйся...

Моряк с неожиданной для его комплекции деликатностью усадил Мерсье на свободный табурет. Альфред напрягся, сдвинул брови, но промолчал. Раз Огюст пригласил калеку за стол, да еще «с радостью» – значит, так надо.

– Вы встречались с этим человеком?

– Ха! – возликовал Мерсье. Про войну он мог говорить часами. – Как вот сейчас с тобой, парень. В тринадцатом? Точно, в тринадцатом. В октябре, под Шенфельдом... И летом, близ Радницы. Герой! – лейтенантика-сопляка из-под картечи вытащил. Самолично, на горбу. Соплячка в ножку ранило...

Повернувшись всем телом, инвалид погрозил франту-северянину мосластым пальцем и густо расхохотался. Шевалье с неудовольствием понял, что Мерсье чертовски пьян. Свалится под стол – и прости-прощай, ценные сведения!

– Эх вы, ноги, наши ноги! – не ходить вам по дороге... Вот это – офицер, я понимаю! Орел! Даром что не француз.