– Чистая правда!
– Не верю! У китайцев почтение к родителям на первом месте! Отец сына обокрал – доброе дело сделал! Сын на отца- злодея донес – смерти повинен! А ты мне – дочь, мол...
– Обижаешь, отче! Аз есмь Спиридон Елохин...
– Знаю я, кто ты аз есмь!
– Собаки брешут, а я...
Оскорблен в лучших чувствах, Спирька натянул малахай, запахнул шубу и собрался идти вон. Отец Аввакум его не удерживал. История, рассказанная пономарем, закончилась пшиком. Ну и слава богу. Даже если Спирька не соврал...
Ладно, плюнула дура-девка. Осрамила родного батюшку. В сердцах чего не сделаешь? Возьмет батюшка плетку, разъяснит дурище, какова она – дочерняя любовь. Выдаст замуж – и с глаз долой. Посольство уедет, драка на площади забудется. Конец – делу венец.
Монах не знал, что ошибается.
Этой сказке был определен иной финал.
4
– Вы не правы. Это и есть алюминиум.
– Ложь! – взорвался секретарь. – Обман! Фокусы!
– Терпение, мой друг, терпение, – от обращения «мой друг» секретаря перекосило. Это доставило Эрстеду удовольствие. – Мне нужен тигель. И пусть раздуют горн.
Плавка не заняла много времени. Алюминиум плавится при низкой температуре – шестьсот градусов по шкале Цельсия, перевернутой Штремером. Вскоре датчанин щипцами извлек тигель из горна и водрузил на асбестовый коврик.
Китайцы сгрудились вокруг, с благоговением разглядывая серебристую каплю на дне тигля. Еще не веря до конца, Лю Шэнь поддел застывший металл «ложкой», окунул в воду, охлаждая; изучил образец, взвесил на ладони...
– Я восхищен! Не думал, что удостоюсь чести знакомства со столь выдающимся мастером. Это «серебро Тринадцатого дракона»!
– Вы уверены? – упорствовал секретарь.
– Да! И теперь обязан продемонстрировать наш способ получения благородного металла. Господин Эр Цэд показал нам блестящий пример доброжелательства. Могу ли я ответить черной неблагодарностью? Покорнейше прошу вас следовать за мной.
Лю Шэнь направился к закрытой двери, украшенной росписью. Но случилось невероятное: секретарь заступил старцу дорогу.
Далее началась безобразная сцена. Эрстед не любил присутствовать при скандалах – но, увы, пришлось. Начальник и секретарь поменялись ролями. Молодой человек орал на Лю Шэня, как фельдфебель – на проштрафившегося солдата. Искаженное от ярости лицо пылало багровыми пятнами. Изо рта брызгала слюна.
Юнец превратился в демона.
Зато господин Лю Шэнь вдруг сделался до чрезвычайности спокоен. Такой покой устрашал. Старик молча слушал, вежливо улыбаясь. Проклятье! – он наслаждался ситуацией. От цзиньши веяло смертельной опасностью. Казалось, фениксы вот-вот сорвутся с халата «продвинутого мужа» и сожгут дерзкого нахала.
«Это его сын! – внезапно понял Эрстед. – Клянусь распятием, юнец – Лю-младший!»
Сходство обоих лишь сейчас бросилось в глаза. Такие похожие и такие разные... Сын кричит на родителя? Скорее Хуанхэ повернет вспять свои желтые воды, а лаовай унаследует престол Сына Неба! Только что секретарь униженно кланялся цзиньши, распекавшему его, потом – шептал на ухо, устанавливая хрупкое равенство, и теперь – заступил дорогу?!
И впрямь Китаю грозят войны и разруха, если колеблются вечные устои...
Полно, да секретарь ли юнец? Шпион? Доноситель? Человек Тайной канцелярии? Насколько далеко простираются его полномочия? И почему Лю Шэнь так спокоен?
С Тайной канцелярией шутки плохи.
«Утес и обезьяна», – пришло на ум сравнение. Сказался местный колорит: в Дании подобный образ вряд ли посетил бы Эрстеда. Из криков секретаря он не понимал ни слова: тот перешел на манчжурский. Утес треснул, раскрыв узкую расщелину рта. Прозвучала одна-единственная фраза – короткая, как оскорбление.
