– Отломи кусок ынджеры – это эфиопский хлеб – и зачерпывай им еду, – сказал Макс, отламывая кусочек и показывая, как это делается.
Я смотрела, как он облизывает пальцы, жует и затем улыбается мне.
– Что? – спросил он.
– Э-э… – пробормотала я. – Твой рот.
– Тебе нравится мой рот?
Макс снова высунул язык, облизал губы, потом налил вина в бокал и сделал большой глоток.
Рядом с ним я чувствовала себя куда больше, чем пьяной. Я была сбита с толку и очень возбуждена. Сжав под столом кулаки, я представляла, как прошу его уйти отсюда, привезти меня домой, раздеть… Не считая поцелуя в машине, Макс весь вечер ко мне почти не прикасался. Неужели он делал это специально? Пытался свести меня с ума? Отлично: миссия выполнена. Моргнув, я опустила голову, глядя в тарелку, а затем повторила то, что сделал он: оторвала немного хлеба, зачерпнула им горку чечевицы и отправила в рот. Еда была горячей, сильно перченой и на вкус просто восхитительной. Прикрыв глаза, я пробормотала:
– Как вкусно.
Я почувствовала на себе взгляд Макса. Когда я открыла глаза, он улыбнулся.
– Что?
– Ты знаешь, какой у меня бизнес, знаешь, что моя мама работает на меня, что у меня по меньшей мере одна сестра. Ты знаешь о Сесили. А все, что я о тебе знаю – не считая суперспособностей в сексе, – это про твой переезд из Чикаго чуть больше месяца назад. Ты оставила там своего урода-бывшего и работаешь с Беном и его невестой. Негусто.
В животе тревожно заныло. Я с трудом проглотила еду.
– Чуть раньше мы выяснили, что ты знаешь куда больше.
– О, у меня целая коллекция
– Ты в курсе, где я живу, и где работаю, и что у меня аллергия на арахис.
– Прошло уже несколько недель, Сара. Странно, что ты все еще держишь меня на расстоянии, – он растерянно моргнул. – Не уверен, что хочу вечно оставаться тебе чужим.
– Жаль, у тебя это так хорошо получается, – пошутила я, но, увидев, как он понурил голову, тут же смягчилась.
– Что бы тебе хотелось узнать?
Макс задумчиво прикрыл глаза, оттененные густыми темными ресницами. Он был так красив – пульс, казалось, бился прямо у меня в голове, гудя в черепе, как отбивной молоток.
В конце концов он поднял веки и спросил:
– У тебя когда-нибудь была собака?
Я расхохоталась.
– Да. У отца всегда были далматинцы, но мама сейчас одержима лабрадудлями.
– Чем-чем?
– Помесью пуделя и лабрадора-ретривера.
Макс ухмыльнулся, покачав головой.
– Вы, американцы, вечно творите что-то невообразимое с нашими традиционными породами.
Едва я успела поднять к губам бокал и глотнуть, Макс задал следующий вопрос:
– Почему ты так боишься быть с кем-то?
Поперхнувшись, я выдохнула что-то неразборчивое, но он рассмеялся и махнул рукой.
– Просто проверял, как далеко могу зайти. У тебя есть братья или сестры?
Я с облегчением покачала головой:
– Нет, я единственный ребенок. Мои родители чокнутые, и слава богу, что я у них одна. Второй бы их точно прикончил.
– Почему?
– Мои родители… люди эксцентричные, – пояснила я, улыбаясь при мысли о них.
«Эксцентричные» – не то слово. Я вспомнила маму с ее париками из перьев и драгоценностями. Отца, в очках с толстыми линзами, сорочке с короткими рукавами и галстуке-бабочке. Они словно пришли из другой эпохи – или с другой планеты, – но
