недаром с ней занимаются. И что бы она только делала бы без них! Но потом девочка стала задумываться. Каждый день приходят к ней другие ребята и каждый день рассказывают одно и то же. Не сговорились же они!
Девочка по–прежнему слушала рассказы одноклассников, но уже не смеялась. Она представляла себе, как выглядят эти забавные истории, если смотреть на них глазами старого учителя. И пыталась понять: почему ребята, помогающие одному человеку, бессознательно и бездумно травят другого?
Она даже хотела спросить об этом у самих ребят.
Но спрашивать не пришлось. Однажды девочка случайно услышала разговор двух девочек в коридоре и все поняла сама.
Оказывается, доброта по отношению к ней была включена классом в план общественной работы. Ребята составили расписание — кому когда проявлять товарищеские чувства — и согласно этой бумаге навещали больную подругу.
О своих хороших планах они объявили по школьному радио, а также в стенной газете в заметке под заглавием «Не оставим в беде!». А чтобы никто не усомнился в их чуткости, они подсчитывали в особой тетради количество посещений и даже на всякий случай количество часов, потраченных на заботу о человеке.
А старый учитель «запланирован» не был, и юные бюрократы, выполнив план чуткости на больной девочке, со спокойной совестью отводили душу на старике…
История эта кончилась тем, что девочка от помощи отказалась. Но пока суд да дело, портреты юных героев повесили на какую?то очень почетную доску, а имена торжественно занесли в столь же почетную книгу. Ибо план по чуткости был перевыполнен…
Между прочим, если путник, заблудившийся в тайге, набредет на охотничью избушку, он всегда найдет в ней связку хвороста, соль, спички и мешочек с крупой. Вот только награждать за доброе дело некого, потому что неизвестно, кто все это в избушке оставил.
И неизвестно, кому оставил.
Просто человек человеку.
РАССКАЗ СТУДЕНТА
Друзьями мы с Мишкой не были — ни разу не пришлось нам делить ни большую беду, ни даже последний рубль. Просто иногда вместе ходили в кино, ездили на каток или на пляж, встречали праздники в одной компании. Но из институтских ребят он мне нравился, пожалуй, больше всех.
Мишка был русоволосый, среднего роста парень, очень спокойный. Часто после бурного собрания или семинара, когда все мы, хватая друг друга за пуговицы, доругивались в коридоре, Мишка, стоя в стороне, спокойно курил. И каждый раз, глядя на него, мне становилось неловко за свою горячность. Казалось, что мы тратим себя на мелочи, а в серьезном деле самыми надежными окажутся именно такие спокойные, молчаливые ребята, как Мишка.
Ходил Мишка обычно в серой, спортивного покроя куртке, удобной и нещеголеватой. Он занимался боксом, даже имел разряд, но к соревнованиям готовился без всякого азарта, так же ровно и аккуратно, как к зачету по терапии или сравнительной анатомии.
Я очень обрадовался, когда во время летней практики на санэпидстанции нас с Мишкой вдвоем послали в район — проверить жалобу трактористов на директора совхоза.
В жалобе мы разобрались быстро. Действительно бачки в общежитии были ржавые, действительно постельное белье не менялось по три недели, а на столе вместо скатерти лежала старая простыня с рыжим пятном от утюга посредине. Я задавал директору вопросы, он примиряюще пожимал плечами и пытался перевести разговор на полевые работы. А Мишка все записывал в общую тетрадь.
Потом мы говорили с трактористами. Они здорово ругались, вспоминая директорские отговорки, и Мишка то и дело спрашивал меня:
— Это писать?
Мне нравилось, что он и тут оставался спокойным: не возмущался, ничего не советовал трактористам, вообще не вмешивался в чужие дела, зато свое делал добросовестно.
