почти все холодные, а которые и не холодные, так все равно невкусные, и к Клементине вернулось ее глубокое убеждение, что люди эти при всей своей щедрости и доброте глубоко невежественны, мужчины у них застегивают женам ожерелье, и несмотря на все свои деньги, они едят сырое мясо, запивая его кофе, которое отдает лекарством.
* Роскошной, первоклассной (ит.).
Некрасивый, лишенный изящества народ с бледными глазами! Но кто произвел на нее особенно отталкивающее впечатление - это старухи. В Италии они бы все ходили в черном, в память о своих многочисленных покойниках, двигались бы медленно, с достоинством, соответственно своему возрасту. А здесь старые дамы разговаривали визгливыми голосами, наряжались в яркие одежды, и на них было навешано столько же драгоценностей (разумеется, поддельных), сколько на мадонне в Наскосте. Они расписывали свои лица, красили волосы. Как будто это может хоть кого-нибудь обмануть! Все равно из-под краски проступали дряблые щеки, а шеи их были в морщинах и складках, как у черепах, и пусть они пахнут свежестью весеннего луга, на самом деле они все равно уже увяли и высохли, как солома, как цветы на могиле. Вот уж доподлинно дикий народ, где старики не знают ни мудрости, ни чувства меры, не пользуются уважением своих детей и внуков и не почитают покойников!
Но страна, в которой они живут, должна быть все же прекрасна, ведь она видела башни Нью-Йорка в газетах и журналах, серебряные и золотые башни на фоне синего неба, в городе, которого никогда не касалась война. Однако, когда они въехали в пролив, шел дождь, она искала глазами башни и не нашла их, а когда спросила: "Где же башни?", ей сказали, что их сейчас не видно из-за дождя. Она была очень разочарована, потому что все то, что дождь не заслонял в этом Новом Свете, показалось ей безобразным, и значит все, что рассказывали о его красотах, - неправда. Город больше всего походил на Неаполь во время войны. Зачем только она сюда поехала? Таможенник, просматривавший ее вещи, оказался грубияном. Они доехали до вокзала в такси, сели на поезд и поехали в Вашингтон, столицу этого Нового Света. Там они снова сели в такси, из окна которого она увидела, что здания там очень похожи на старый Рим. Они возникали в вечернем освещении, как призраки. Казалось, что форум поднялся из праха. Потом приехали в деревню. Здесь все жили в новых деревянных домах с благоустроенными ваннами. Утром синьора показала Клементине разные машины на кухне и как с ними управляться.
Поначалу Клементина к стиральной машине отнеслась подозрительно - уж очень много она забирает воды и мыла, да и стирает не так чисто, как вручную, и она с тоской вспоминала, как хорошо было стирать у фонтана в Наскосте, болтая с подружками. И белье получалось как новое. Но со временем она полюбила машину; ведь подумать только - машина, а все помнит, никогда не ленится, сама водой наполняется, сама белье выжимает, сама опорожняется! А машина для мытья посуды! Хоть в выходном платье к ней подойди - даже перчаток не забрызгаешь! Когда синьора уходила из дому, а мальчики сидели в школе, Клементина закладывала белье в стиральную машину и запускала ее, потом закладывала посуду в посудомойку и запускала ее, потом закладывала на электрическую сковородку saltimbocca alia romana* и садилась в гостиной перед телевизором, слушая, как кругом нее машины делают свою работу, и радуясь своему всемогуществу. На кухне стоял еще холодильник, он делал лед, и масло из него выходило твердым как камень. А был еще другой холодильник, этот замораживал еду так, что и баранина, и говядина лежали в нем свежие, как с бойни. Каких только машин у них не было! Машина для сбивания яиц, машина для выжимания апельсинового сока, машина, которая вдыхала в себя пыль. Клементина запускала одновременно все машины; да, и еще была там машина, вся серебряная, которая жарила сухари: заложишь в нее два куска хлеба, не успеешь отвернуться и - аллора! - сухари готовы, горячие, румяные, нигде ничего не подгорело. И все - машина!
Ветчина, поджаренная с сыром (ит.).
Днем синьор уходил к себе на службу, а синьора, которая в Риме жила, как княгиня, в этом Новом Свете оказалась чем-то вроде секретарши, и Клементина подумала, уж не бедны ли они, раз синьоре приходится работать. Она постоянно разговаривала по телефону, чего-то подсчитывала и писала кому-то письма. Днем она вечно спешила, а к вечеру уставала, как самая обыкновенная секретарша. Оттого, что они оба - синьор и синьора - так уставали к вечеру, в доме не было того спокойного благодушия, которое царило у них в Риме. Однажды Клементина попросила синьору растолковать ей, для кого она секретарствует, и синьора объяснила ей, что она никакая не секретарша, а занята целый день сбором средств для бедных, больных и безумных. Все это показалось Клементине очень странным. Климат тоже казался ей странным, очень влажным и вредным для легких и печени, зато деревья в это время года были необычайно ярки - золотые, красные и желтые, они осыпались, как раскрашенные потолки больших дворцов в Риме или Венеции.
Молоко привозил им некий paisano* родом из Южной Италии, которого все называли Джо. Ему было шестьдесят лет, и от постоянного таскания бутылок с молоком он весь ссутулился. Несмотря на это, она ходила с ним в кино, и он объяснял ей по- итальянски, что происходит на экране, щипал ее и предлагал на ней жениться. Клементина, разумеется, не принимала это предложение всерьез. А как странно справляют праздники в этом Новом Свете! Есть у них, например, праздник, когда едят
