Клементина развязала пачку писем, которые она получала от дядюшки Себастиано из Наскосты. Сейчас они все казались ей исполненными печали. Осень наступила в этом году неожиданно рано, писал он, и даже сейчас, в сентябре, холодно и у многих вымерз виноград и маслины, а тут еще эта 1а bomba atomica** погубила туристский сезон в Италии. Тень города упала на долину раньше обычного, и Клементине представилось начало зимы в Наскосте: иней, охвативший виноград и полевые цветы, и возвращающиеся в сумерки домой contandini** на своих осликах, груженных корнями и прочим древесным мусором, ибо в этих местах с дровами было трудно и за охапкой оливковых веток приходилось ездить подчас за десять километров. Она вспомнила холод, проникающий до самых костей, и этих осликов на фоне вечереющего желтого неба, и щелканье камешков, катящихся вниз по крутой тропинке из-под ослиных копыт. В декабре Себастиано писал, что снова наступила пора волков. Плохие времена снова пришли в Наскосту, волки задрали шесть овечек в стаде padrone***, и не было яиц для теста, и снег покрыл пьяццу до самого края фонтана, и они снова голодают и мерзнут, как в тот год - Клементина, верно, помнит.
* Атомная бомба (ит.).
** Крестьяне (ит.).
*** Хозяин (ит.).
Она читала эти письма, сидя в своей тепло натопленной комнате, при розоватом электрическом свете. У нее была серебряная пепельница, как у синьоры, и собственная ванная. Можно наполнить ванну горячей водой и погрузиться в нее хоть до подбородка. Неужели Пресвятой Богородице угодно, чтобы она томилась в пустыне и погибала от голода? Неужели грешно брать от жизни блага, которые она предлагает? Перед Клементиной снова возникли лица ее родных и знакомых. Как смугла их кожа, какие у них темные глаза и волосы! Или за время своего пребывания среди белокурого народа она заразилась их вкусами и предубеждениями? На лицах ее сородичей, казалось, были написаны укоризна и долготерпение, которому они научились у земли, а в их взорах была неизъяснимая прелесть, достоинство и отчаяние. Но чем она виновата, почему должна она возвращаться под сень гор и пить кислое вино? В этом Новом Свете люди открыли секрет молодости, и неужели святые на небе отказали бы ей в вечной юности, когда, быть может, она предназначена ей самим Господом Богом? Клементина вспомнила, как быстро у них в Наскосте темные силы времени настигали даже самых первых красавиц, как скоро они увядали, словно цветы без ухода, как скоро начинали сутулиться и терять зубы, вспомнила исходивший от темных одежд ее матери удушливый запах навоза и копоти. А в этой стране она могла бы до конца своих дней иметь белые зубы и сохранить цвет своих волос; могла бы ходить на высоких каблуках до самой смерти, носить на пальцах кольца, и мужчины не переставали бы дарить ее своим вниманием, ибо в этом Новом Свете люди живут в десять раз дольше и не чувствуют острого жала старости. Нет, она выйдет за Джо. Она останется здесь и проживет свои десять жизней, и кожа у нее будет белая как мрамор, и у нее всегда будут зубы, и она всегда будет в состоянии прожевывать мясо.
Когда на следующий день вечером синьор сообщил ей день отбытия ее парохода, она выслушала его и сказала:
- Я не еду домой.
- Как так?
- Я выхожу замуж за Джо.
- Но Джо намного старше вас, Клементина.
- Ему шестьдесят три.
- А вам?
- А мне двадцать четыре.
- Вы любите Джо?
- Ах, нет, синьор. Как я могу любить его, когда у него пузо, как мешок с яблоками, а шея такая сморщенная, что по ней можно гадать, как по руке? Это невозможно, синьор.
- Я очень уважаю Джо, Клементина, - сказал тогда синьор. - Он честный человек, вы должны к нему хорошо относиться.
- О, я буду очень хорошо к нему относиться. Я буду ухаживать за ним, стелить ему постель и готовить ему обед и ужин. Но я не позволю ему прикоснуться ко мне.
Синьор задумался, опустил голову и сказал:
- Вы не должны выходить за него замуж, Клементина. Я этого не допущу.
- Но почему же, синьор?
- Я не допущу, чтобы вы шли за него замуж, если вы не собираетесь быть ему женой по-настоящему. Вы должны его любить.
