Они созвонились в конце недели, как договаривались. Ольга сказала, что собирается на кладбище, и Рита неожиданно для себя спросила:
– Можно с тобой?
– Ну... да, – растерялась Ольга. – Если хочешь.
Таким образом, на следующий день они оказались на Долгопрудненском кладбище. С погодой повезло. На солнце периодически набегали белые облачка, но было безветренно и сухо. Вымощенная красной плиткой дорожка повела их прочь от центрального входа мимо захоронений воинов-афганцев к могиле Германа и Надежды Строгановых. Свежевыкрашенная ограда... мраморное надгробие – черная полированная плита с высеченными на ней скорбными датами и непременным «помним, любим, скорбим», белая фигура ангела со сложенными крыльями... на невысоком постаменте букет живых белых роз.
– Гришка! – ахнула Ольга. – Он был здесь.
– Ну и что?
– Ничего. – Ольга прикусила губу. – Просто я не думала, что...
Рита искоса посмотрела на нее:
– Ты не думала, что твой брат бывает на могиле родителей?
Сидя на деревянной скамеечке, Ольга молча хлюпала носом. Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя. Рита разглядывала фотографии покойных.
По правде говоря, Надежда и при жизни не производила впечатления роковой женщины (при взгляде на Германа невольно возникал вопрос, что же он в ней нашел), а уж на этом глянцевом овале... Хотя, похоже, выбирая фотографию, Ольга подошла к делу со всей ответственностью. Снимок явно был сделан профессионалом скорее всего на каком-то торжестве – на эту мысль наводили ярко накрашенные губы Надежды, укладка, декольте и нитка крупного жемчуга вокруг увядающей шеи. Типичная дама бальзаковского возраста, утомленная усилиями, которые приходится затрачивать на то, чтобы не проигрывать от сравнения с молоденькими вертушками, особенно на фоне импозантного мужа.
Герман... Изящные лицевые кости, обтянутые смуглой кожей. Серо-стальные глаза. Грэм темноглазый в мать, что же до всего остального, то это Герман номер два. Та же осанка, те же черты... И временами – тот же резкий прищур, вызывающий желание отпрянуть. Удивленная и опечаленная, Рита неожиданно осознала, что всегда восхищалась отцом своей подруги (ее собственный отец был обыкновенным пьяницей и смылся, когда Рите было всего-навсего четыре года), что хорошо его помнит и сожалеет о его кончине.
– Ты никогда не говорила... – пробормотала она смущенно. – От чего он умер?
Всхлипнув, Ольга покачала головой, и Рита решила не настаивать.
– Ты сама здесь все устроила?
– Ты имеешь в виду памятник и остальное? Да, сама. Но Гришка все оплатил.
Рита снова перевела взгляд на фотографию.
– Они успели помириться?
– Господи, – произнесла Ольга сдавленным голосом, – да ведь папа умер у него на руках...
– Если тебе трудно, не рассказывай.
– Ничего. – Ольга немного помолчала. Улыбнулась виновато. – Знаешь, иногда лучше рассказать.
– Знаю.
Еще одна короткая пауза.
– Папа лежал в больнице – в той, ведомственной, на Открытом шоссе. Его прооперировали, но... Я позвонила Гришке, и на следующий день он прилетел из Амстердама. Даже домой не зашел, с трапа самолета сразу в больницу. Мы с Витей встретили его в вестибюле. Папа к тому времени был уже очень плох. Лечащий врач сказал: сутки, максимум двое. – Ольга смахнула слезинку. – Я не могла находиться с ним рядом. Понимаешь? Просто не могла. Я не знала, что делать, что говорить, как вообще вести себя. Меня никто этому не учил. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Хуже ребенка.
Слезы текли уже по обеим ее щекам, Ольга их даже не вытирала, хотя носовой платок был у нее наготове. Рита молча положила руку ей на колено.
– Гришка поднялся на пятый этаж, поговорил с врачом и пошел к папе в палату. И уже не показывался до вечера следующего дня. Не знаю, о чем они говорили, он всегда был скрытным. Его пытались выпроводить, но куда там! Он спустился вниз, только когда папы не стало.
– А ты где была все это время?
– Мы с Витей сидели в холле первого этажа. Я позвонила соседке, попросила накормить детей. Потом мы зашли в какую-то забегаловку на другой стороне улицы, выпили по чашке кофе... погуляли по больничному парку... вернулись назад... Мне казалось, этот день никогда не кончится. Я позвонила Гришке на мобильный, но он не ответил. Ты, наверное, думаешь, что мне следовало пойти к ним? Знаю. Но я не смогла. Не смогла себя заставить. Стоило мне подумать о том, что там, наверху, умирает человек... и не просто человек, а мой отец... господи, у меня просто все внутри переворачивалось. Это так страшно, Ритка, ты не представляешь!..
Рита промолчала.
– А главное, мы ничем не могли ему помочь.
– Разве?
– Не знаю... Когда Гришка спустился вниз, руки у него были сплошь в синяках от папиных пальцев. Я потом всю ночь не могла заснуть, вспоминала эти синяки... А он сказал только: «Сделай все, что надо. Ну, ты знаешь. Я оставлю тебе денег». И утром вылетел обратно в Амстердам. Я даже не пыталась его отговорить. После тридцати часов в больничной палате вид у него был такой, что, боюсь, останься он, пришлось бы хоронить двоих вместо одного.
Рита не могла отвести взгляда от белых роз. К настоящему моменту у нее уже сложилось довольно отчетливое представление о характере и привычках Григория Строганова, и она не предполагала, что какие-то слова или события смогут существенно изменить его. Есть такие люди, которые лишь в бессознательном обладают пониманием смысла своей жизни и своего подлинного назначения, а сознание их заполнено соблазном, совращающим с правильного пути[20] . Но теперь она не знала, что и думать.
Девять (или десять?) лет не видеться с отцом, а потом примчаться по первому зову и не покидать его до самого последнего вздоха. Вряд ли это было легко. Дочь, старшая из детей, не справилась. Даже пробовать не стала. А этот лживый распутный гаденыш, прикидывающийся зачарованным принцем, просто взял и сделал то единственное, что было нужно. А Герман? Оценил ли он всю парадоксальность ситуации? Благополучная дочь, сидящая внизу, в вестибюле, в компании своего мужа, ответственного работника и примерного семьянина (оба исключительно приличные люди), и блудный сын, припавший к смертному одру... Интересно, что Грэм ни разу не упомянул о своих больничных бдениях. Хорошо бы вывести его на эту тему, разговорить, расспросить. Но как задать вопрос, чтобы услышать правду?
Риту не оставляло ощущение, что в свое время она упустила что-то очень важное. Важное не только для Ольги или Грэма, но и для нее самой. Упущенные возможности, ушедшие поезда – знакомая картина! Но с какой стати ей, девчонке двенадцати или пятнадцати лет, присматриваться к родителям своей школьной подруги? Ладно еще к матери, но к отцу...
– Между тобой и Германом тоже не было особой близости, да?
– У него вообще не было близких людей, – вдруг выпалила Ольга, поразив Риту до глубины души. – Он никого к себе не подпускал. Даже с мамой они... ну, ты помнишь.
Ольгины слезы в школьном туалете... материнские тайные страхи, высказанные девочкой-подростком: «Вдруг он уйдет? На что мы будем жить?..» Жгучая обида на весь белый свет: «Кто-то посмел покуситься на мое безоблачное существование...» Надежда подозревала, что Герман ей изменяет, и никогда не ложилась спать, не дождавшись его и не обнюхав тщательно всю его одежду, пока он, не опускаясь до бессмысленных пререканий, спокойно принимал душ.
«Об этом мы говорить не будем».
Поймать его с поличным было невозможно. Рожденный под знаком Скорпиона, он был скорпионом до мозга костей. Его великолепное самообладание, равно как и умение заметать следы, доводило Надежду чуть ли не до помешательства. Для того чтобы сбросить это колоссальное нервное напряжение, ей требовалось по крайней мере раз в месяц устроить сцену из итальянской жизни. Однажды, когда она особенно разошлась, Ольга услышала из своей комнаты звук пощечины, а затем голос отца: «Я мог бы уйти уже тысячу раз, но не ушел. Тебе это ни о чем не говорит?» Кто кому врезал для ума? Это осталось загадкой. Но истерика прекратилась.
20
К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.