Лито улыбнулся.
— Внутри меня умирает аристократ из аристократов, — и при этом подумал: «Привилегия становится высокомерием. Высокомерие ведет к несправедливости. А это сеет семена разрушения».
— Может быть меня не будет на твоей свадьбе, — сказал Айдахо. — Я никогда не воспринимал себя, как аристократа.
— Но ты был аристократом. Ты был самым, что ни на есть аристократом меча.
— Пол был лучше, — ответил Айдахо.
Лито проговорил голосом Муад Диба:
— Потому что ты меня научил!
И вернулся к своему обычному голосу:
— У аристократа есть тяжкая обязанность — учить, и порой, на жестоком примере. Подумал: «Гордость своим происхождением ведет к обедненности, к слабостям внутриродового скрещивания. Открывается дорога для кичливости богатством и благоустройством. Входит нувориш, приходит к власти, как это сделали Харконнены на спинах древних режимов»
Столь неуклонны повторения подобного цикла, что, подумалось Лито, стоило бы уже кому-нибудь подразобраться, как подобная программа уходит корнями в незапамятно давние модели обеспечения выживания рода — в модели, которые человечество давно переросло, но которые еще крепко в нем сидят.
Лито подумал, что при такой неуклонности повторения цикла пора было бы кому-нибудь разобраться в стародавней модели обеспечения выживания рода, которую человечество давно переросло, но которая все еще крепко в нем сидит.
«Но нет, мы все еще несем в себе те ненужные сорняки, которые я должен выполоть.»
— Есть ли где-нибудь передовая граница? — спросил Айдахо. — Есть ли где-нибудь опасная граница, куда бы я мог отправиться и никогда больше не быть частью этого?
— Если и нет никакой границы, ты должен помочь мне сотворить ее, — сказал Лито. — Нет такого места, куда бы ты мог удалиться, чтобы нельзя было последовать за тобой и найти.
— Значит, ты не дашь мне удалиться.
— Удались, если хочешь. Другие ты уже пробовали это сделать. Говорю Тебе, нет границы, нет места, где спрятаться. Как раз сейчас, как это было много-много лет назад, человечество похоже на одноклеточных животных, склеенное друг с другом клеем опасности.
— Никаких новых планет? Никаких незнакомых…
— О, мы растем, но не делимся.
— Потому что ты держишь нас вместе! — обвинил он.
— Не знаю, сумеешь ли ты понять это, Данкан, но граница есть. Но, если есть любой вид границы, тогда лежащее позади Тебя не может быть важнее лежащего впереди.
— Ты прошлое!
— Нет, это Монео прошлое. Он скор в возведении традиционных аристократических барьеров против всех границ. ты должен понять силу этих барьеров. Они не только отгораживают планеты и землю на этих планетах, они отгораживают идеи. Они подавляют перемены.
— Это ты подавляешь перемены!
«Он не отступает», — подумал Лито. — «Еще одна попытка.»
— Самая верная примета существования аристократии — барьеры, возведенные против перемен, занавесы — железные, стальные, каменные, из любого материала — но не пропускающие новое, непохожее.
— Я знаю, что где-то должна быть граница мира, — проговорил Айдахо. — Ты ее прячешь.
— Я не прячу никаких границ. Я хочу границ! Я хочу неожиданностей!
«Сперва Данканы прут напролом», — подумал Лито. — «А доперев, останавливаются перед открытой дверью.»
В точном соответствии с этим предсказанием мысли Айдахо переметнулись на новую тему.
— На твоей помолвке действительно играли спектакль Лицевые Танцоры?
В Лито закипел гнев — и тут же сменился исковерканной радостью: надо же, я гневаюсь, я способен испытывать чувства такой глубины. Ему хотелось заорать на Данкана… но это бы ничего не решило.
— Лицевые Танцоры выступали, — сказал он.
— Почему?
— Я хочу, чтобы все разделяли мое счастье.
Айдахо воззрился на него так, будто только что обнаружил отвратительное насекомое в своем питье, и проговорил бесцветным голосом:
— Это самая циничная вещь, которую я когда-либо слышал от любого из Атридесов.
— Но это сказал Атридес.
— Ты умышленно стараешься заговорить мне зубы! Ты избегаешь моих вопросов.
«И этот лезет на драку», — подумал Лито. Вслух же сказал:
— Лицевые Танцоры Бене Тлейлакса — это организм-колония. Если брать по отдельности — они мулы. Таков выбор, который они сделали для себя и сами по себе.
Лито ждал, думая: «Я должен быть терпелив. Они должны открыть это самостоятельно. Если произнесу я, они не поверят. Думай, Данкан. Думай!»
После долгого молчания Айдахо проговорил:
— Я дал Тебе клятву. Это важно для меня. Это и остается важным. Я не знаю, что ты делаешь или почему. Могу сказать Тебе только, мне не нравится то, что происходит. Вот Тебе! Я это сказал.
— Поэтому ты и примчался сюда из Твердыни?
— Да!
— Вернешься ли ты теперь назад, в Твердыню?
— А разве там есть другая граница?
— Очень хорошо, Данкан! Твой гнев знает даже то, чего не понимает твой разум. Хви сегодня вечером отбывает в Твердыню. Завтра я там к ней присоединюсь.
— Мне бы хотелось узнать ее получше, — сказал Айдахо.
— Ты будешь ее избегать, — сказал Лито. — Это приказ. Хви не для Тебя.
— Я всегда знал, что они были ведьмами, — проговорил Айдахо. — Твоя бабушка была одной из них.
Он повернулся на каблуках и, не спрашивая разрешения, широкими шагами покинул палату.
«До чего же он похож на маленького мальчика», — подумал Лито, наблюдая напряженную спину уходящего Айдахо. — «Самый старый человек в нашем мироздании и самый юный — оба в одном теле.»
~ ~ ~
Пророка не отвлекают иллюзии прошлого, настоящего и будущего. Устойчивость языка обуславливает такие линеарные определенности. Пророки владеют ключом к замку языка. Механистический образ остается для них лишь образом. Наше мироздание немеханистично. Это лишь созерцающий домысливает линейную последовательность событий. Причина и следствие? Совсем не то. Пророк произносит судьбоносные слова. Мимолетное видение того, чему «предначертано произойти». Но пророческое мгновение высвобождает нечто бесконечных знаменательности и мощи. Мироздание претерпевает призрачное смещение. Отсюда, мудрый пророк прячет реальность за мерцающими ярлыками. А это порождает убеждение, будто язык пророков двусмыслен. Слушатель не доверяет пророческому посланию. Инстинкт подсказывает, что произнесение вслух притупляет силу слов. Наилучшие пророки только подводят к занавесу и позволяют за него заглянуть.
Лито обратился к Монео самым холодным голосом, каким он когда-либо пользовался:
— Нынешний Данкан мне не повинуется.
Они были в просторной комнате, выложенной золотым камнем, на вершине южной башни Твердыни. Прошло три полных дня после возвращения Лито из Онна с Фестиваля. Открытый портал смотрел на резкий полдень Сарьера. Ветер издавал глубокий жужжащий звук, взвевая пыль и песок, заставлявшие Монео щуриться. Лито, казалось, не обращал внимания на это досадливое обстоятельство. Он смотрел на Сарьер, где воздух шевелился от жары, словно живой. Плавные изгибы дюн вдали намекали на подвижность пейзажа, заметную только его глазам.
Монео стоял, окутанный прокисшими запахами своего страха, зная, что ветер доносит эти запахи до Лито, и тот понимает его чувства. Подготовка к свадьбе, недовольство среди Рыбословш — все было парадоксом. Это напомнило Монео кое о чем, сказанном Богом-Императором в первые дни их союза.
«Парадокс — это указатель, подсказывающий Тебе заглянуть за него. Если парадоксы Тебя раздражают, это выдает твою глубокую страсть к абсолютному. Релятивист относится к парадоксу просто как к интересной, развлекательной или пугающей, но сулящей новое знание мысли.»
— Ты не отвечаешь, — проговорил Лито. Он перестал разглядывать Сарьер и перенес всю тяжесть своего взгляда на Монео.
Монео мог только пожать плечами. «Насколько близок Червь?» — гадал он. Монео уже и раньше замечал, что возвращение в Твердыню из Онна иногда пробуждало Червя. Пока еще не проявлялось ни единого признака этой ужасной перемены в Боге-Императоре, но Монео их чувствовал. Способен ли Червь появиться без предупреждения?
