— Зачем Тебе это нужно?
«Страх чуть-чуть звучит в ее голосе», — подумал он. «Она думает, я буду допытываться о ее ничтожном мятеже, об именах ее оставшихся в живых соучастников.»
Увидя, что он молчит, она спросила:
— Ты намерен убить меня так же, как убил моих друзей?
«Итак, она слышала о битве перед посольством. И предполагает, что я знаю все о ее прошлой бунтарской деятельности. Монео прочел ей назидание, черт его побери! Что ж… я в этих обстоятельствах сделал бы то же самое.»
— Ты и в самом деле Бог? — осведомилась она. — Не понимаю, почему мой отец в это верит.
«У нее есть сомнения», — подумал он. — «Значит, у меня остается свобода для маневра.»
— Определения разнятся, — сказал он. — Для Монео я Бог… и в этом правда.
— Некогда Ты был человеком.
Ему начали доставлять удовольствие прыжки ее интеллекта. В них было уверенное охотничье любопытство, одна из самых отличительных примет Атридесов.
— Я тебе любопытен, — сказал он. — Со мной — то же самое по отношению к тебе. Я испытываю любопытство, кто ты такая.
— Что заставляет Тебя думать, будто я любопытствую?
— Ты обычно так пристально за мной следила, когда была ребенком. И сегодня я вижу то же самое выражение в твоих глазах.
— Да, я гадала, что это такое — быть тобой.
Мгновение он внимательно ее разглядывал. Тени лунного света спрятали ее глаза, что позволило вообразить, будто они точно так же полностью синие, как и его собственные, синева спайсомана. С этим воображаемым добавлением Сиона обретала занятное сходство с его давно умершей Гани. Овал ее лица и посадка глаз. Он чуть не сказал Сионе об этом, но затем подумал, что лучше не говорить.
— Ты ешь людскую пищу? — спросила Сиона.
— Долгое время, после того, как я надел на себя кожу песчаной форели, я чувствовал желудочный голод, — сказал он. — Иногда я принимаю еду. В основном, мой желудок ее отвергает. Реснички песчаной форели проникли почти всюду в мою человеческую плоть. Еда стала для меня одной докукой. Ныне я могу переваривать только сухие вещества, содержащие немножечко спайса.
— Ты… ешь меланж?
— Иногда.
— Но ты больше не испытываешь человеческого голода?
— Такого я не говорил.
Она выжидающе на него посмотрела.
Лито восхитился ее способностью дать ощутить свой вопрос, не задавая его вслух. У нее ясная голова, и она многому научилась за свою короткую жизнь.
— Желудочный голод был черным чувством, болью, от которой я не мог найти облегчения, — проговорил он. — Я бегал тогда, бегал, как безумное насекомое через дюны.
— Ты… бегал?
— В те дни мои ноги были длиннее тела. Я без труда пользовался ими. Но голодная боль никогда меня не покидала. Я думаю, это был голод по моему утерянному человеческому.
Он заметил в ней зачатки неохотного сочувствия, интереса.
— Ты до сих пор испытываешь эту… боль?
— Сейчас это только тихое жжение. Это один из признаков моей окончательной метаморфозы. Через несколько сотен лет я уйду в песок.
Он увидел, как она стиснула кулаки своих опущенных по бокам рук.
— Почему? — вопросила она. — Почему Ты это сделал?
— Не все плохо в этой перемене. Сегодняшний день, например, был очень приятен. Я чувствую мягкое и зрелое довольство.
— Есть перемены, которые нам не видны, — сказала она. — Я знаю, что они должны быть.
Она разжала кулаки.
— Мои зрение и слух стали крайне острыми, но не мое осязание. Кроме ощущений моего лица, ощущения мои не такие, как раньше. Мне этого не хватает.
И опять он заметил в ней неохотное сочувствие, настойчивое стремление понять. Она хотела
— Когда живешь так долго, как Ты, то как ощущается течение времени? Движется ли оно быстрее, по мере того, как проходят годы?
— С этим дело странное, Сиона. Порой время для меня мчится, порой оно ползет.
Постепенно, по мере того, как они говорили, Лито уменьшал спрятанное освещение в своей башне, пододвигая тележку все ближе и ближе к Сионе. Теперь он и вообще его выключил, остался только свет луны. Передняя часть тележки выдавалась на балкон, лицо Лито было всего в двух метрах от Сионы.
— Мой отец говорит, чем становишься старше, тем медленнее для Тебя идет время. Это ты ему такое рассказал?
«Проверяет мою правдивость», — подумал он. — «Значит, она не Видящая Правду.»
— Все относительно, но, сравнивая с человеческим ощущением времени, это правда.
— Почему?
— Этой правдой охвачено то, чем я стану. В конце, время остановится для меня, и я буду заморожен как жемчужина, попавшая в лед. Мои новые тела рассеются, каждое с зерном, спрятанным внутри него.
Она отвернулась и поглядела в сторону от него, на пустыню, потом заговорила, на него не глядя.
— Вот так разговаривая с тобой — здесь, во тьме, я могу почти забыть то, чем Ты являешься.
— Вот почему я выбрал этот час для нашей встречи.
— Но, почему это место?
— Потому что это последнее место, где я могу чувствовать себя дома.
Сиона повернулась, откинулась на перила и поглядела на него.
— Я хочу увидеть Тебя.
Он включил все освещение башни, включая резкие белые глоуглобы вдоль крыши на внешней стороне балкона. Когда вспыхнул свет, изготовленный икшианцами прозрачный экран скользнул из стены и перекрыла балкон, позади Сионы. Она уловила это движение позади Лито — потрясенно кивнула, как будто понимая. Она подумала, что это защита от нападения. Но это было не так: экран просто защищал от влажных насекомых ночи.
Сиона воззрилась на Лито, окинула взглядом все его тело, задержала взгляд на ластах, бывших некогда его ногами, затем резко перевела взгляд сперва на руки, затем на лицо.
— Одобренные тобой исторические труды гласят, что все Атридесы происходят от Тебя и твоей сестры Ганимы, — сказала она. — Устная История расходится с этим.
— Устная История права. Твоим предком был Харк ал Ада. Гани и я поженились только формально, ради того, чтобы не распылять власть.
— Как и Твой брак с этой икшианкой?
— Нет, это другое.
— У Тебя будут от нее дети?
— Я никогда не был способен иметь детей. Я выбрал метаморфозу до того, как это стало для меня возможным.
— Ты был ребенком, а затем Ты стал, — она указала, — этим?
— И между этими стадиями ничего.
— Откуда ребенку знать, что выбрать?
— Я был одним из самых старых детей, которых когда-либо видело это мироздание. Гани была второй.
— Эти рассказы о Твоих жизнях-памятях!
— Они правдивы. Мы все здесь. Разве с этим не согласна и Устная История?
Она отвернулась от него всем телом и застыла, так, что ему была видна ее жестко напряженная спина. И снова Лито обнаружил, что восхищается этим
— У Тебя внешность Атридеса, — сказала она.
— Мне она досталась так же честно, как и Тебе.
— Ты так стар… почему у Тебя нет морщин?
— Ничто из моего человеческого не стареет обычным образом.
— Вот почему Ты выбрал это для себя?
— Чтобы заполучить долгую жизнь? Нет.
— Я не понимаю, как кто-нибудь мог пойти на такой выбор, — пробормотала она. Затем произнесла погромче. — Никогда не познать любви…
— Ты валяешь дурака! — сказал он. — Ты имеешь в виду не любовь, а секс.
Она пожала плечами.
— Ты думаешь, самое ужасное в том, что мне пришлось отказаться от секса? Нет, самая великая потеря — это нечто совсем, совсем другое.
— Что? — спросила она с неохотой, выдавая этим, как глубоко он ее тронул.
— Я не могу расхаживать среди моих сородичей, не привлекая особого внимания, я больше не один из вас. Я одинок. Любовь? Многие люди любят меня, но моя форма держит нас врозь. Мы разделились, Сиона, такой пропастью, через которую ни один человек не осмелится навести мост.
