- Пышно, не находите? Элеонор так и не выучила значение слова "утонченность". Вероятно, вы сможете ей с этим помочь.
- Значит, у Норы в клубе есть своя комната?
- Да. Семи главным Доминантам предоставляется собственное помещение для личного пользования. Как можете видеть, - сказал Сорен, наклонившись вниз, подняв с пола белую, кружевную подвязку, и, положив ее на помятую кровать, - она им пользуется.
Посмотрев на найденный предмет женского нижнего белья, Зак улыбнулся.
- Белое... я бы не ожидал такого от Норы. Она всегда либо в красном, либо в черном.
- Сомневаюсь, что это принадлежит Элеонор, - отозвался Сорен.
- Тогда откуда..., - начал Истон и остановился, прежде чем произнести что-нибудь глупое.
Конечно, Сатерлин была с другой женщиной. Он постарался обеспокоиться этим фактом, но образы, вызванные крошечным клочком кружева, пробудили в его разуме чувства, резко отличные от отвращения.
- Вы выглядите взволнованным, Закари. В чем дело? - спросил Сорен, но Истон не поверил послышавшемуся в его голосе беспокойству.
- Она шутила о сексе втроем с другими женщин. Полагаю, это была не шутка.
Священник послал ему неодобрительный взгляд.
- Элеонор всегда шутит и никогда не шутит. Лучше усвоить это как можно раньше. Хотите увидеть остальную часть апартаментов?
- Апартаментов?
- Элеонор заработала здесь весьма роскошные удобства.
Сорен поднял масляную лампу, чтобы посветить на дверь, расположенную слева от огромной кровати.
- Как она стала одной из главных Доминантов в клубе? - спросил Зак, обходя постель, и направляясь в сторону двери.
Как только священник повернулся спиной, он схватил подвязку, и сунул ее себе в карман.
- Так же, как и любой другой, кто добрался до верхушки в выбранной им области, - Сорен открыл дверь, - практикой.
Истон резко вдохнул, войдя во второе помещение апартаментов Сатерлин.
- Боже правый, - выдохнул он.
Посередине комнаты стоял массивный, деревянный Х-образный крест, к верхним и нижним концам которого - ее собственного, огромного креста - были приделаны кожаные ремни. Зак не сомневался, по какому назначению она его применяла. Он видел нижний уровень, видел мужчину, пристегнутого к такому же сооружению, и избиваемому до его оргазма.
С округлившимися от шока глазами, он перевел свое внимание на стены. На вешалках и крюках, с выверенной точностью висели плети, флоггеры, розги, трости... сотня вариантов пыточных инструментов. На маленьком столе лежал ассортимент распорок, вроде той, что оказалась в сумке с игрушками у Норы дома. Выдвинув шкаф, Истон обнаружил наручники, ошейники, привязи и поводки. В дополнение к кресту, в комнате стоял большой - на подобии медицинского - стол для обследования, разве что этот, с четырех сторон был оборудован ограничителями движения.
Из-за его плеча раздался голос Сорена,
- Впечатляюще, не так ли?
- Нет, - ответил Зак, - устрашающе.
- Неужели? Какое сильное слово для описания чувственных занятий, происходящих между двумя согласными, взрослыми людьми.
- Причинение людям боли ради удовольствия? Ради сексуального удовольствия?
- Удерживать Элеонор, в то время, как она боролась подо мной, умоляя меня остановиться... вот в чем была красота.
- Насилие не есть красота.
- Но, видите ли, это не насилие, - сказал Сорен в легком тоне беседы, - она наслаждалась сопротивлением, чувством подавления и овладевания. К насилию я отношусь крайне серьезно, Закари. Моя мать была жертвой насилия.
Обернувшись, Истон уставился на священника, потрясенный внезапным сочувствием. Его недоверие к этому человеку пошатнулось.
- Мне очень жаль, - искренне произнес он, - должно быть это обернулось травмой и для нее, и для вас.
- Так и было.
- Могу я спросить, сколько вам было, когда это произошло? - поинтересовался Зак, пытаясь отыскать корень жестоких сексуальных предпочтений Сорена.
- Это произошло ровно за девять месяцев до моего рождения. Но речь не об этом. Судя по всему, вы испытываете дискомфорт в окружении женщин, всецело владеющих своей сексуальностью.
- Неправда. У женщин есть столько же прав на свое тело и желания, сколько у мужчин. Зачастую Нора обвиняет меня в том, что я чопорный англичанин, и она недалека от истины. Но я не ханжа.
- Вы говорите это, и все же, мысль о том, что женщина позволяет над собой насилие, пугает вас.
- Конечно, пугает. Существуют рамки нормальности.
- Нормальности... интересный выбор слова. Вам знакома болезнь под названием проказа?
Истон нахмурился странности вопроса.
- Полагаю, не больше, чем любому, обычному человеку.
- Я упомянул о ней неспроста.
Сорен принялся медленно ходить по кругу.
- В летний период моей учебы в семинарии, я работал в находящемся в Индии, лагерном городке больных проказой. Об этом заболевании существует невероятное количество ложной информации. Версия о том, что она заражает конечности и приводит к их гноению и отпаданию... миф чистой воды. Проказа - она же болезнь Хансена, как ее следует называть - заболевание нервной системы. Она поражает нервные клетки, отвечающие за боль. И как только способность испытывать боль исчезает, оказывается совершенно просто обжечь руку во время готовки ужина на открытом огне, или наступить на маленький гвоздь и не заметить этого, пока через неделю врач не извлечет его из гноящейся раны. Бывало по утрам, - сказал священник, снимая плеть с настенного крюка, и оглядывая ее, - я просыпался от крика. Без способности испытывать боль, можно беззаботно спать, пока за ночь крысы обгладывают ваши пальцы.
- Боль - необходимое зло, - произнес Зак, сопротивляясь дрожи, вызванной гипнотической речью Сорена, - но, тем не менее, это зло.
- Боль - это Божий дар. Она несет с собой понимание, мудрость. Боль - это жизнь. И здесь мы доставляем боль так же свободно, как доставляем удовольствие.
Истон наблюдал за рукой священника, держащую рукоять плети, и с ловкостью сворачивающую ее в кольцо. Каждое движение Сорена было аккуратным, его пальцы такими же умелыми, как и у музыканта, его мышцы сухими и натянутыми, как у танцора. А на его лице отражалось выражение спокойной гармонии, осмысленного безразличия. Истинный верующий, подумал Истон. Но верующий во что? Ему на ум пришли слова "Paradise Lost" - "Лучше править в Аду, чем служить в Раю". Он понял, что каким-то образом, священник Сатерлин нашел способ делать и то, и другое.
- Если боль - это знак любви, - произнес Зак, когда Сорен повесил плеть на стену, - тогда я должен любить очень сильно.
Теперь он думал о Грейс, гадая, что бы она сказала, узнав, где он находился и чем он занимался. Священник посмотрел на Истона, и взгляд, который он ему послал, был преисполнен глубокого сострадания.
- Уверен, что так и есть.
Зак держал взгляд Сорена столько, сколько мог, но момент становился слишком интимным, поэтому он отвернулся. Гриффин назвал его "лучшим священником". Определенно, Сорен был опытным по части побуждения к исповеди.
Четвертую стену украшала настенная роспись. Взяв масляную лампу, Истон озарил светом изображение знакомого монстра.
- Урок Бармаглота, - произнес он, изучая линии и углы картины.
Подойдя, Сорен встал сбоку от него.
- У Норы я видел одну книгу. "Бармаглот". Вы - я думаю, что это были именно вы - написали, "Никогда не забывай урок Бармаглота". Но это ничего не значащий стих. Он не несет в себе никакого урока.
- Как раз наоборот, - возразил священник, - прекрасный принц сражается с ужасным драконом, повергает его и, привязав к седлу, отвозит голову убиенного чудовища домой. Урок очевиден. Будучи монстром, лучше остерегаться рыцарей в сияющих доспехах. Это хороший урок для Элеонор.
В его словах был смысл.
- Нора не монстр. Очевидно, что она не идеальна. Но она хороший человек, и называть ее монстром смешно.
