Яков Джугашвили оказался не совсем таким, каким я его себе представлял. Нет, на первый взгляд он был вполне типичным ребенком могущественного отца – в чем-то избалованным, немного зашуганным, и, что совершенно типично, во многом заброшенным. Ну не было у его могущественного отца времени среди всех этих революций, войн и индустриализаций заниматься сыном… Но за всем этим скрывалась довольно интересная личность. Со своим понятием о справедливости и достоинстве. Он не ныл (во всяком случае, не больше, чем другие), не требовал к себе особого отношения, а даже наоборот, яростно настаивал на непременном соблюдении равенства с остальными во всем – в питании, в нагрузках, даже во внимании. И это, черт возьми, очень помогло мне в работе с остальными пленными.
В принципе, я с ними не ошибся – практически все отобранные мной командиры (а я постарался отобрать именно командиров, в крайнем случае – сержантов) оказались людьми с сильным характером, не сломавшиеся, готовые продолжать борьбу. И именно поэтому большинство едва ли не с первых минут, как только до них дошло, что их освободили, начали требовать себе оружия, заданий и напрочь отказались заниматься «всякими глупостями» типа тех же бирюлек. Нет, заставить их мы, конечно, заставили бы. Но то, что Яша в тот самый, можно сказать ключевой, переломный момент выскочил вперед и твердо заявил, что он не только согласен, но и намерен максимально полно и сосредоточенно обучаться чему угодно, чего потребуют от него люди, сумевшие подготовить и провести такую операцию, – сразу же заметно снизило накал страстей. Даже с учетом того, что большинству присутствующих в тот момент еще не было известно, кто такой этот молодой кавказец в командирской гимнастерке без знаков различия.
А уж как он выполнял свое обещание – и говорить нечего. Едва ли среди четырех с лишним сотен командиров нашелся бы хотя бы один, который исполнял любые, даже, на взгляд непосвященного, совершенно дурацкие упражнения, с большим не то что рвением, а настоящей истовостью, чем он…
Так что в том, что сейчас, спустя три с лишним недели после того налета, я имел под рукой почти семь сотен очень неплохо подготовленного личного состава, причем даже по меркам территориальных частей покинутого мной мира, была немалая его заслуга. А ведь я поначалу опасался того, что мне придется бороться с его истериками и вообще, как говорится, ломать его через колено…
До шестого барака я добрался как раз тогда, когда его уже вывели на построение для следования на ужин. Изобразив перед командовавшим бараком фельдфебелем растерянного и туповатого типа, я доложил, что направлен в этот блок, с боязливым полупоклоном вручив ему сварганенную обершарфюрером бумагу, подтверждающую мои слова, получил пинок под зад и влетел в строй, тихо причитая и вжимая голову в плечи. Немец же, судя по довольному виду, изрядно поднялся в собственных глазах, на виду у всех отпинав столь крупного по размерам русского.
Столовая так только именовалась. Внутри нее почти не было столов, а питание обитателей лагеря было устроено следующим образом – войдя, человек брал из кучи, наваленной прямо на пол, штампованную металлическую миску, затем подходил к раздаче, где ему в эту миску шмякали половник странного варева, в основном состоящего из воды и брюквы, после чего он сразу же начинал есть его руками, прямо на ходу. И ел, пока двигался по столовой. Перед выходом из столовой он сдавал миску в окошко посудомойки (причем миску сдавали даже если доесть еще не успели), в которой эти миски просто очищали от остатков пищи и ополаскивали горячей водой, после чего, собрав в стопки, относили в кучу при входе. Конвейер, блин! Впрочем, несколько столов здесь было. И за ними в настоящий момент сидело около шести десятков человек, которые, степенно, не торопясь и, я бы сказал, с прямо-таки вызывающим видом, поглощали совершенно другую пищу. Немудрено, что их считали как минимум «мутными»…
Сына Сталина я определил сразу, хотя он был не очень похож на местного вождя. Ну да, среди сидящих был только один человек с кавказскими чертами лица… Впрочем, вариант со специально подобранным двойником полностью исключать было нельзя. Но тут уж ничего не поделаешь. Имеющаяся у Коломийца радиостанция не имела функции передачи изображения (да и вообще добивала отнюдь не на четыреста, а дай бог на три с половиной сотни километров, вследствие чего для каждого сеанса связи старшине Николаеву со своей группой приходилось, для надежности, отбегать аж за Борисов). Поэтому изображения Якова Джугашвили у меня не имелось. Так что брать будем того, кого найдем, а идентифицировать будем уже позже, в спокойной обстановке.
Из кучи я ухватил сразу две миски. И сумел ловко подсунуть их «раздатчику», после которого начал демонстративно прихлебывать на ходу сразу из обеих. Следивший за порядком мордатый фрицевский прихлебатель из числа пленных, одетый в такую же гимнастерку и бриджи, как и остальные пленные, но, в отличие от этих остальных, не босой, а обутый в ботинки с обмотками и с повязкой на рукаве, увидев такой непорядок, мгновенно взъярился.
– Ах, ты ж сука такая! – заорал он, после чего вцепился мне в руку, попытавшись вырвать одну из мисок. Ну, кому такое могло понравиться? Поэтому я вполне мотивированно дернулся, разворачиваясь так, чтобы оказаться спиной к сидящим за столами, после чего вырвал руку и заорал в лицо мордовороту:
– Пошел на хрен!
– Че-его?!! – взревел тот и, вскинув кулак, со всей дури двинул меня по морде. Ну а это, естественно, привело к тому, что я опрокинулся на стол, за которым сидела охранявшая Якова зондеркоманда и приданные им уроды из так называемого восьмисотого учебного полка, изображавшие из себя таких же пленных, и просвистел по нему спиной, аккурат под нос сыну Сталина…
У них было оружие. Пистолеты и ножи. И носили они их почти так же, как и те, кого я отправил в бараки – под гимнастерками, но не засунутыми под ремни, а на специальной, более удобной сбруе. Во всяком случае, выдергивать ножи и пистолеты из этой сбруи оказалось довольно удобно… Никто не успел отреагировать, как – ж-жух, первый нож ушел в полет, гулко рассекая воздух. Хрясь, хрясь – еще двое, сидевшие по обеим сторонам от объекта, сползли по стене с дырками на месте одной из глазных впадин. Выстрел, выстрел, выстрел…
– Achtung!!!
Ну вот, опомнились! И я провалился во вьюгу…
Они оказались достойными противниками. Нет, один на один и даже один на десяток я завалил бы их, не слишком напрягаясь. Но их было намного больше. И, если уж быть до конца откровенными, шанс завалить меня у них был. Одно-два попадания или удар ножом – и я вывалюсь из вьюги и потеряю темп. А обеспечить это не так уж трудно. Массированный огонь в мою сторону, даже не особо целясь – и просто по закону больших чисел кто-то меня да заденет. А там каждое новое попадание будет понемногу снижать мою подвижность, что, в конце концов, доведет меня до того, что я пропущу удар или выстрел в какую-нибудь жизненно важную точку. И все. После этого добить меня уже не составит труда. Так что, по большому счету, полезши в эту заварушку в одиночку – я обнаглел. И с этим пора заканчивать…
Спасло меня то, что сначала они почти совсем не использовали оружие, стараясь достать меня в рукопашную или вообще захватить. А может просто опасались попасть в сына Сталина – живой он был куда полезнее, чем мертвый. Но спустя где-то минуту, за которую я успел практически уполовинить противников (четыре пистолета с полностью расстрелянными магазинами и десяток ударов ножом), до командовавших этими людьми лиц начало доходить, что что-то идет не так. После чего раздался крик:
– Аlle toten![82]
И мне пришлось на мгновение прерваться, чтобы скинуть до сих пор не пришедшего в себя Якова Джугашвили с лавки на пол и завалить его парочкой трупов. После чего я прыгнул в самую гущу…
82
Убить всех!
