тоньше – тебя теснота давить перестанет, тебе на борьбу с ней силы и время тратить не придется.
Ты сбережешь и силы, и время. Ты пройдешь.
– Я обессилю быстро, Степан Петрович.
– Не так быстро. Сначала в расход простая энергия пойдет, а после – остаточная, сохраненная
организмом на крайний случай, сгорать начнет. Такое сгорание обеспечит тебе мощный толчок и на
определенный срок даст огромные силы.
– Только, когда все сгорит, – я на месте замертво рухну.
– Другого варианта нет.
– Мне мой заряд неизвестен. Срок разрядки рассчитать нельзя. Так что батарейки у меня могут
сдохнуть не вовремя.
– Нет выбора. Не спорь. Ступай спать. Завтра раньше начнем. Начальника завтра ждем к десяти
часам. Но он, как всегда, раньше приедет.
– Что, Игорь Иванович?
– Он, Слава.
– Сказал что?
– Ничего он мне не сказал. Тебе скажет.
Степан Петрович пристально проследил за процессом моей нервной перестройки, но не понял,
что я перестал замечать предосенний холод и задрожал не от него, а от резко подскочившего
напряжения. Операцию не отменяют, но что-то пошло на перекос. Что? Предатель нам планы
подпортил? Нет. Что-то еще – что-то иное. Людей задействовано много, но известно им мало.
Каждый человек владеет сведениями только в своем узком звене задачи. Посвящены всего двое –
мой начальник и я. Серьезно нам навредить никто не может. Правда, один человек… Он может
рассказать, что нам открыт секрет, считаемый скрытым. Он верный человек – так просто не выдаст.
Только его могут взять. А ему тяжелого давления не выдержать точно. Нет, не похоже, что он
попался. Иначе операции пришел бы конец и на планах был бы поставлен крест – Игорь Иванович
все отслеживает и всегда в курсе. Человек просто под подозрение попал… или просто появились
подозрения насчет присутствия чужого в рядах своих.
Посмотрим, подтвердит начальник мое предположение или нет. Надеюсь, я не прав. Иначе меня
ждут тяжкие испытания на прочность. Игорь Иванович начнет меня погонять нещадно, и мне
придется напрягаться и нервничать сильнее. А нервозность мне непозволительна. Для дела я
должен похоронить ее на дне покойной души и не трогать захоронения, несмотря на все
провокации.
19
Вычищаю засоренную голову, выкидывая из нее четко прорисованные перспективы долгого и
отягощенного длительными допросами гниения в военной тюрьме Дойчланда. Дойдет дело до
того, кого я знаю под именем Эриха Шлегеля. А Шлегель знает меня в лицо – он признает во мне
Дитриха Вайнера. Саксонец не сдаст меня – не сдаст себя из-за Вайнера. Только он далеко не глуп.
Он поймет, что я – Стяжатель. Тогда мне – конец. Шлегель корыстен и служит он не одной стране,
но саксонец никогда не поступается принципами на определенной ступени преданности. А
Стяжатель – я заслужил это прозвище хищнической жадностью и жесткостью – стоит на ступени,
которую саксонец не переступит никогда. Сложится серьезная ситуация – он станет служить
исключительно Отчизне. Никто и ничто не принудит его предать страну при настоящей опасности.
Сложный он – Шлегель… сложный и страшный.
Глава 5
С поздней ночью пришел злой голод и привел с собой разгульную девку – бессонницу. Спать я
хочу жутко, а есть – просто ужасно. А черт, одолел меня голод, и я поддался уговорам девицы-
бессонницы, хоть она и не особо соблазнительна. Продирая глаза и прижимая руки к впалому
животу, сполз с кровати на пол. До тошноты все под ребрами сводит – нужно снаряжаться в
поход… в ночной налет на столовую.
– Мурка! Я сейчас с тебя твою кожаную тужурку наганом сдеру!
Кошка вывернулась у меня из-под руки и вцепилась в занавеску, зависая в воздухе.
– Домашняя барышня, а шляешься по мужикам ночами – черт знает в чьи постели залезаешь! Что
ты ко мне приперлась опять!
Ничего, и ей применение найдется. Здесь у всех стен глаза зоркие и уши чуткие – на ночь
Снегирев системы слежения в коридорах частенько активирует, не нравится ему, что я ночами по
корпусу скитаюсь и столовую навещаю, не спросясь. Но не страшно! Подпорчу я им и слух, и
зрение! Зашумлю я свои шаги и силуэт свой затру. Просто, определю частоту передачи следящей за
мной аппаратуры… просто, пущу помеху на подходящей частоте… просто, спутаю сигналу
порядок, как строгому Степану Петровичу – мысли. Не пройдет на пульт мое очертание и никакой
порочащей меня истины его память о моем незаконном предприятии не сохранит. А иначе строгий
Степан Петрович и не прознает о моем ночном походе ничего! Не подсмотрит он за мной, не
подслушает меня – и останусь я перед ним чистым, как стеклышко, – спокойно спящим и не
ходящим по ночам на склады за спрятанной им снедью!
С проводными передатчиками сложнее – полученные с них сведения по проводу на пульт
пущены, их простой помехой не спутаешь. Но не беда! Сильным посылом можно коду хребет
перешибить и данные с хода сбить. С датчиками на движение трудно будет – они реагируют только
на движение и обнаружить их тяжело. Но и на них управа в моих руках! Их, как детекторы,
реагирующие на тепло, я грубо отрублю одним могучим электромагнитным ударом! Просто,
попорчу передатчики мощным электромагнитным штормом. Мне, вообще, грубо действовать по
душе… не мое это – гробить время на тонкости вроде внедрения в главную систему управления,
когда я голоден, как черт. А вот лазерные сигнализации – с ними сложнее, мороки по горло. Но
ничего, я и с ними справлюсь, ведь в моих руках – Мурка. С таким железным оправданием, как
выбрасывание Мурки в коридор, Степану Петровичу не совладать.
Просканировал коридор, проверяя на электромагнитное излучение, в поисках не примеченных и
не припомненных мной коварных штуковин вроде лазерных лучей и иных скверных сигнализаций.
Чисто вроде! Открыл дверь в шелку, присмотрелся, прислушался к темному проходу. Полковник
спит мертвым сном… нет, мертвые так храпеть и сопеть никак не могут. Ревет Степан Петрович,
как двигатель старого грузовика, и во сне. Я зажал в руке нож, развинтил рукоять – показался
светильник, но мне не стоит следовать его сильному холодному лучу в тихой темени. Я, не включая
и хилого света, скользнул во мрак, держа яркий луч наготове, как должно держать и другое оружие
вроде Мурки. Еще и шагнуть не успел, а уже напоролся на… Растяжка?! Черт! Простая леска
натянута! Вашу ж!.. Взвизгнула тревога. Двигатель в груди полковника взревел и вдруг заглох. Я
выбранился и затаился. Заслышал скрип кровати, тяжелую поступь товарища Снегирева. Пришло
20
ж ему в голову первобытную сигнализацию поставить! Подловил он меня! Будто нарочно, будто
проучил меня, зарвавшегося, по его мнению! Я швырнул мурку через растяжку так, что она
заорала, рванул обратно, рухнул на постель и раскинул руки. Степан Петрович вломился ко мне,
включил свет и предстал передо мной в трусах, сапогах и с автоматом наперевес.
– Соколов! Ты ходишь?! Куда пошел?!
– Так… никуда! От вашей домашней барышни, подстерегающей меня в моей постели,
избавлялся.
– Слышал я, как ты мою Мурку мучил! Но мой внутренний голос мне громко в ухо орет, что ты
бы от нее в столовой избавился, если бы не леска на выходе! Далеко ведь зашел, пока на эту…
леску не …!
– Я просто во сне хожу! И не беда! Походил бы, да вернулся бы! А по вашей воле и вине мне
теперь не выспаться никак! Ваша сирена мне все сны разогнала-распугала!
– В столовую снарядился! Я приказал! Я запретил! Я не позволю!
– Понял.
– Не найдешь ты … снеди ни в … столовой, нигде! Хоть всю … базу обыщи – ничего … не
найдешь!
Так я ему и поверил, что он всю снедь на такой обширной территории к рукам прибрал. Где-то
