сорвался. Удержался. У меня в руке засветился экран.
Подключаюсь к системе, настраиваюсь на сигнал.
– Спецназ на объекте! Соколов, шевелись!
Снова внедряюсь в систему. Сложная структура. Тонка тропинка среди кучи данных – одни коды
встают на пути преградами, требуя верного ввода других, открывающих доступ к третьим. Черт!
Давай! Идти не так далеко! Не так долго! Давай, соображай!
Барьер взят! Подключаю подачу энергии. Осталось только…
– Бойцы на подходе! Блокируй замки!
Черт… Осталось отдать команду – одну команду. Только меня сносит, стягивает вниз. Я путаюсь
в проводах и…
– Время вышло! Тебя взяли! Уже взяли и уже допрашивают! Давай наверх!
Мокрый, как потопленная мышь. И в глаза течет… и из глаз течет. Попало как-то что-то – какая-
то коррозийная пыль… или соль разъела. Черт…
Вылез на землю и, изогнувшись в спине, как первейший гепард перед спринтом, рванул к
одиноко стоящей сосне. Под ней и свалился в изнеможении, притворившись мертвым, как
последняя падаль.
Переведя дух, вытер лицо грязным рукавом. Товарищ полковник присел рядом, нервно стуча
пальцами по часам с неумолимо несущимся к черту секундомером.
– Триста семьдесят пять. Соколов, считай, на месте стоишь.
Я сокрушенно резанул рукой прохладный предрассветный воздух.
– Я вам не червяк. Не ждите, что я так сразу под землей весь путь на высокой скорости пролечу.
– Соколов, червяки не летают.
– Раз червяки не летают, я – и подавно не полечу. Тесно же в коробе, как в змеиной заднице.
Похоже, Степан Петрович собрался произнести что-то глубокомысленное – жду изречения его
мудрой мысли, ища под курткой мятую пачку сигарет.
– Рожденный ползать, летать не будет.
– Это вы в мой огород булыжник бросили?
– Камень, Соколов, – я кинул камень. Ты что, русский язык забыл совсем?! Или ты его … не знал
никогда?!
Конечно, сейчас так ему и скажу, что на русском с ним с первым словом перемолвился за
несколько лет отсутствия. Я не только в речи русской навык теряю с годами, но и письменность
вспоминаю с трудом – мне ведь и мыслить на русском тяжело в последнее время стало.
– Узнаешь с вами. Меня всему такие, как вы, учили. Так что ко мне претензий не предъявляйте.
– Хватит мне из себя строить! Ты сначала мысли излагать научись, как нормальные люди!
– Я с вами говорю, как думаю.
– Тогда думать учись, как нормальные люди!
– Нормальные люди не думают – им просто не нужно. Не придирайтесь к словам. Когда надо, я,
как надо, говорю. Отдых мне нужен, устал я.
– Не будет тебе ничего, пока чисто не пройдешь! Худей, Слава!
– Вы что, серьезно?! Я же и так у вас тощий стал, как борзая обритая.
Я тихонько смеюсь про себя, а Степан Петрович так же тихонько скрипит зубами.
– Надо будет, ты у меня ободранной, а не обритой, борзой бегать будешь! Я приказ получил хоть
шкуру с тебя спустить, а к цели тебя за считанные секунды подтащить! Худей!
– Я же тогда не только в коробе, а вообще – на ногах держаться не буду! Буду ползать, как…
23
– Хватит! Хватит с меня твоего красноречия и сквернословия!
– А вы меня грубостью на такие изысканные выражения не толкайте.
Степан Петрович покачал головой, прогоняя раздражение. Достаем мы друг друга в последнее
время сильно. Конечно, заперты мы с ним вдвоем на базе довольно давно. И все время нашего
совместного заключения гоняет он меня без устали в глухом лесу за высокими заграждениями. Оба
мы измотались совсем, и нам обоим в руках себя держать достаточно трудно стало. Не подходим
мы с ним друг другу – на одной выдержке железной держимся и дело общее не губим. Нас же с
ним, как космонавтов перед полетом, на терпимость друг к другу не тестировали – просто заперли
здесь приказом, как замком.
– Триста шестьдесят секунд – и ты должен пройти! Трое суток на воде – и ты пройдешь!
На этот раз зубами скрипнул я, но после этого молчаливого протеста мне пришлось покорно
кивнуть.
– Понял. Трое суток на воде.
Прикурил сигарету. Строгий Степан Петрович посмотрел на меня нахмуренно и покачал головой
еще пасмурнее и серьезнее.
– Курить эту … кончай. Прекращай. Сейчас, я с этой … и покончи, сказал. Туши окурок.
Дышишь плохо.
– Посмотрел бы я, как бы вы после такого дышали.
– Ты меня, старика, с собой не сравнивай – в твои годы я и не такое мог.
– Могли и делали – разные вещи. Так вы могли или делали, товарищ полковник?
– Прямо тебе скажу – не пошел бы я с тобой в разведку.
– А вы и не пойдете.
– Не дерзи старшему по званию.
– А вам мое звание неизвестно.
– Молод ты такие речи со мной вести.
– А вам и возраст мой неизвестен.
Он покачал головой – на этот раз опечалено. Верно, размышляет над решением Игоря Ивановича
поручить ответственное задание именно мне. Степан Петрович призадумался и пожал плечами – не
знает он, кто я, где был, что делал… что со мной делали. Он так только – догадывается.
– Не знаю, зарываешься ты, Слава, или просто нервничаешь – только ты не должен идти у этого
на поводу. Сосредоточься на проходе и старайся пройти.
Он стукнул меня по плечу, поднимаясь на встречу Игорю Ивановичу, идущему к нам через рощу
и сияющему на утреннем солнце генеральскими звездами. Эх, придет время, Игорь Иванович, и на
моих погонах генеральские звезды зажгутся! Загорятся на ясном солнышке, слепя глаза людям и
нелюдям!
Степан Петрович отдал честь Игорю Ивановичу и рапортовал о своих мучениях со Святославом
Соколовым – со мной. Начальник меня в наших секретных частях частенько Славой зовет –
Святославом или Ярославом… только бы Слава в конце получалось. Не причуда у него такая –
просто, путаницы так меньше. Вроде с ним в моем лице связь многие люди имеют, а всех в итоге
одним именем назвать можно. Вот он и называет всего меня одним именем.
Игорь Иванович в последнее время не высыпается, и вид у него помятый, несмотря на
безупречно выглаженный китель и выстиранную до свечения белую рубашку. Он наклонил голову,
приветствуя меня издали. Я ответил ему таким же коротким кивком.
– Соколов, время?! На этом, на третьем, этапе?!
– Триста семьдесят пять!
Начальник подошел, подпер рукой подбородок и начал напряженно просматривать в голове
варианты.
– В каком месте останавливаешься?
– Ясно, в каком. В коробе. В проводке путаюсь.
– Пошли, Соколов… Скажу тебе…
Отошли в сторону. Игорь Иванович пнул шишку и присел на корточки перед хвойным
муравейником, вдумчиво ковыряя его подобранной веткой. Сел рядом с ним, невзирая на поднятую
24
им муравьиную армию, – прямо на настил колючей хвои. Прикурил еще одну. Он отмахнулся от
дыма и кинул атакованную палку на землю.
– Слава, остановишься хоть на секунду – тебя будет ждать примерно такая реакция.
С неохотой потушил сигарету и стал рассматривать насекомых, среагировавших на вторжение
крайне слаженно и агрессивно.
– Наглядно.
– Не сопротивляйся Снегиреву. Старайся, Слава. Изо всех сил.
– Понял. Пусть хоть шкуру спустит. Я справлюсь, Игорь Иванович.
Поднял палку, насадил на нее березовый лист и воткнул в муравейник подобно победоносному
знамени.
– Снегирев – человек старой закалки. Он считает, что ты ему противишься всеми силами. А я
считаю, что ты над ним просто насмехаешься.
– Нет, что вы.
– Слава, ты ведь смеешься над ним. Ты и мне в глаза молча смеешься. Я все вижу.
– Виноват. Веселый я, Игорь Иванович.
– Я понимаю… На войне у всех нас в груди не сердце стучит, а часы тикают. А в голове все
другие думы одна сопровождает все время – о смерти, подстерегающей за углом или засевшей в
засаде… и поджидающей всех нас, военных. Одна грязь у всех нас под ногами, одна темень над
