– отставки мне и посмертной не видать вовек.
– Прилетишь – проверишь все подходы.
– Так точно.
– Ты поосторожнее только, потише.
– Так точно, Игорь Иванович, – ниже травы, тише воды.
– И нервы в порядок приводи срочно. Сорвешься – так только в пропасть. Сорвешь ты операцию,
я тебя… Ясно тебе?
– Ясно.
Игорь Иванович – единственный человек, которому я подчиняюсь, и единственный человек,
который обладает связными сведениями обо мне. Зато по его приказу я исполняю все задачи –
просто все. Я у начальника и следопыт, прослеживающий скрывающихся, и следователь,
выпытывающий скрываемое. У него я и оборотень, меняющий обличья, и волшебник,
обращающий свою слабость в силу, а чужую силу в слабость. Сильных я – совращаю и подавляю, а
слабых – освобождаю и соблазняю. Я убеждаю умных и задуряю глупых. Так ведь у людей
заведено – умные готовы противостоять только глупости, а глупые – только уму. Добрые –
сражаться с одним злом, а злые – с добром. Я просто применяю против противника его же оружие,
всегда помня, что в вооруженной мечом руке щита нет. На готовую к нападению, а не к защите,
руку я обычно и нацеливаюсь, и набрасываюсь. Я знаю людей. Мне известны их страхи и желания
– и явные, и скрытые. Мне неведомы их страхи и желания – они изучены мной. Так что я, “волк”,
вижу их, людей, всегда четко и ясно – как снаружи, так и изнутри. И, как серый волк, я вербую
друзей и убиваю врагов, ворую чужое и возвращаю свое, повинуясь Ивану царевичу, – точнее,
Игорю Ивановичу. Я пускаю в ход все силы и все оружие. Кладу в могилу или в постель всех, на
кого мне начальник пальцем покажет, и терзаю волчьими клыками все страны, в которые он ткнет
пальцем на карте. У меня есть лишь один принцип – служить Отечеству. Других – нет. Никаких. И
пусть некоторые несведущие меня презирают, – мне плевать. Самураи всегда смотрели свысока на
ниндзя. Но еще ни один правитель не обходился одними самураями – все властители обращались
при нужде к таким, как я.
27
Я начал загружать в голову мысли Ульриха Ларсена, готовясь надеть его лицо и стать им, –
человеком, в обличии которого я обычно брожу по белу свету за пределами наших секретных
частей, в которых я появляюсь под другими именами и лицами.
Глава 7
По воде, по земле, по воздуху… Петербург оставил в памяти такой же серый след, как Тронхайм.
Будто везде теперь так промозгло и сумрачно. Пока плыл – штормило, и я не выспался. Из-за
дорожных передряг не выспался и в Тронхайме. Хмурое предгрозовое небо подсказывает, что будет
турбулентность, и я снова не высплюсь, вылетев из Осло и прилетев в Берлин. Сижу в ожидании
крыльев уже с час и слепо смотрю в потолок – скучаю. А от скуки и нервничать начинаю сильнее –
вида не показываю, а неспокойно становится.
Есть хочется жутко. Такой голодный, что проглотил бы… Но Степан Петрович не одобрил бы
такой прожорливости перед ответственным делом. Остается только тихонько радоваться, что в
стране с мясом трудно и меня ничто особо не искушает. Разве что рыба. А рыба тоже вообще
неплохо… Привык я к ней – за семь лет трудно не привыкнуть. И к стране этой – привык. С годами
мне ее даже покидать тяжело стало. Нравится она мне – норвежцы. И страна их нравится –
Норвегия. Я и к шведам притерпелся, и к немцам притерся, и к англичанам подход нашел, но
только с русскими и норвежцами я на одном языке разговариваю. Не в смысле, что я не знаю
шведского, немецкого и английского, – имею в виду, что одних норвежцев я понимаю почти так же
хорошо, как наших – русских.
Немец в строгом облачении кабинетной крысы оторвал меня от размышлений – обратился ко мне
на английском с банальным вопросом и видимой охотой поговорить со мной на английском.
Ответил ему на норвежском, что не понимаю, и погрузился обратно в мысли, не обращая на него
больше никакого внимания. Надо мне подумать о страховке. У меня память ясная – на корке четко
записано, что, кроме себя, никому доверять нельзя… не положено по приказу рассудка, а его
приказы не положено оспаривать. Я воробей стрелянный – и стреляли в меня не только враги. Ведь
в нашем деле всякое бывает – я во все планы начальства не посвящен, не все замыслы противника
мне известны. Одни могут меня схватить, другие – от меня отречься в скверном случае или свалить
все на меня в отвратной ситуации.
Смотрю на засвеченный экран компьютера так же отрешенно, как всегда – в пустой патронник.
Захожу на неизвестную территорию и запускаю “отмычку”. По серьезным личным делам я
вынужден выходить на связь по незащищенным линиям, защищаясь лишь выходом через линии
третьих лиц. Что ж… Чужая открытая мне система, чужое соединение – моя связь. Код моего
подключения непросто отследить и мое местонахождение определить сложно. Сигнал пойдет из
незнакомого мне места, из Финляндии. Подключаюсь, пишу на шведском непростым шифром.
– Как дела, Швед? Не затосковал на чужой земле, не заскучал с нашими русскими?
– Скучать с нашими русскими на воле не то, что с нашими шведами – в тюрьме.
– Это точно.
– Я в Карелию через неделю рвану.
– Отпустили?
– Отпуск все же.
– Вперед в поход?
– Точно, Охотник. Не все же мне на экран смотреть. А главное, – Вейкко приедет.
– Это финн экстремальный, старый походный приятель?
– Финн – я про него писал.
Право, смешно думать об их сложной дружбе, граничащей с враждой. Не попали бы они оба
волей судьбы на чужбину – никогда бы им и в голову не пришло так в поход пойти. А на чужой
земле они, как чужие для других, приноровились друг к другу и привязались с годами так, что
друзьями стали, – не разлей вода. Мне и вспомнить трудно, когда швед и финн в одиночку что-то на
нашей земле вытворяли.
– Помню. Тайное веселье затеваете?
28
– Не то, что тайное, но не все в курсе, что Вейкко в пограничную зону поедет. Понимаешь?
– Я все понимаю, Швед.
– Мы ведь все люди. Верно?
– Все не все – не важно. Важно, что я всех людей понимаю.
– Присоединяйся, Охотник. С нами не заскучаешь.
– Нет, никак. Мне пока скучать некогда, Швед.
– Давай к нам, как надумаешь. Ты недалеко – тебе наш костер виден будет.
Конечно, сейчас так ему и скажу, что в Норвегии. Не хватало мне только моего норвежца к
шведской истории приплести. Шведы ведь к норвежцам подходят насторожено и недоверчиво, как
датчане к шведам. Так уж повелось – все скандинавы друг друга с трудом терпят. Рядом они все
вроде, а все старое поминают, как мы с поляками и немцами. Один я меж всеми ними хожу
спокойно не другом, не недругом.
– Не пытайся меня проследить – не получится.
– Постараюсь – получится.
– А ты не старайся.
– Решил? Не идешь с нами?
– Нет. У меня иной поход в планах намечен – повеселее вашего.
– Давно ты не объявлялся вообще.
– Да, дела были. А теперь к тебе дело появилось. Не в службу, а в дружбу. Только в дружбу так же
сложно, как в службу.
– Попал в очередную передрягу?
– По канату иду под куполом высоким – страховка мне нужна. Выручишь?
– Не вопрос.
– Вижу, ты готов из виртуального пространства выйти на время. А войти, готов?
– Как у наших русских говорят, – “Всегда готов!”.
– Рад, что ты так к делу подходишь. Открывалка мне нужна надежная, Швед.
– Для пивных бутылок?
– Нет, крепкие напитки в плане предстоит распить. Такие крепкие, что бутылки с тремя
пробками.
– Да ты, вижу, всерьез веселиться собираешься.
– Тебе тоже весело будет. Так что времени не теряй.
– Не терпит?
– Терпит время, только ты его не тяни. Оно, как кошка, – за хвост потянешь, оцарапает.
Требования к открывалке чуть позже получишь.
