– Ясно, Ханс. Иди.
Я вздрогнул, когда он снова схватил меня за плечо, но он только остановил меня, указывая
дорогу… Мне сразу стало спокойней – он мне все-таки доверяет… Я так хотел заслужить его
доверие… Я же ему совсем недавно руки скрутил… А Олаф вообще… У Фламмера полно причин
для недоверия… Но мне он – доверяет.
Запись №9
Трудно поверить, что теперь я смогу согреться – ведь я так давно мерз среди бескрайних
снегов… Я стою на месте, ничего не делая, а тепло заливает мои плечи тонкими искристыми
струями… Я и забыл, что согреться можно и без тяжкого труда, и без особых усилий. Нам ведь
среди бескрайних снегов и холодных ветров согреться так тяжело. А холод отбирает у нас тепло,
достающееся нам с таким трудом, как только мы устаем и прекращаем сражаться с ним. Мороз – он
наш противник, бьющийся с нами, или покоритель, собирающий с нас оброк. Холод не дает нам
спокойно отдохнуть или уснуть… А мне так хочется отдохнуть… Я же и не помню, что спал в
теплой постели и ел горячую пищу… Я помню только холодный лес и снежную пустошь… А мне
так хочется упасть в объятия постели, еще окутанным этим теплом, сохранить это тепло до утра…
Хорошо бы еще выпить что-то горячее… А еще – я совсем голодный… Но теперь с нами офицер,
способный открыть, давно запертые для нас, двери системы… Теперь я уверен, что дары системы
для нас не остались в одном только прошлом… или в одних только мечтах…
Жаль только, что это долгожданное тепло стягивает шрамы на моей груди веревками… Но это
не больно – только гадко… Это еще ничего – хуже было, когда они чесались, заживая… эти корки
24
от ожогов, которые Олаф запретил мне сдирать, и вообще, – трогать. Это было не страшнее, чем
боль, но гораздо противней… Мне вообще всегда мешают эти шрамы, сплошь заполонившие мою
грудь и плечи… Но сейчас я стараюсь не думать о них, думая только о потоке парящей знойным
маревом воды… Я купаюсь в воде, как в солнечных лучах…
Я осторожно провел рукой по белоснежному умывальнику, и он скрипнул в ответ на мою
улыбку, отраженную всеми замутненными зеркалами… Моя рука сжалась на корпусе блестящей
хромом машинки, но я никак не могу решиться запустить ее в волосы… Фламмер мне помог,
бесцеремонно окружая меня светлым ореолом, летающих в жарком пару ровно срезанных волос.
Машинка весело гудит, подражая осиному рою… Наверное, именно такое лето в Штраубе – жаркий
мар и осы… Я не видел их, но знаю, что они есть, – эти зверушки, жужжащие крыльями… Я очень
рад. И Фламмер, видно, доволен. Еще бы, ведь он теперь сияет чистотой, как его сапоги и пряжки,
на которых сухой очиститель не оставил ни пылинки. А что нам еще нужно для счастья?..
Но офицер не дал мне ощутить всецелого счастья, его взгляд остановился на моих ожогах, и
глаза разгорелись гневом…
– Это он тебя так – Олаф?
– Нет, что вы… Это снежный зверь… которого, правда, Олаф сильно разозлил… Но после он
лечил меня – Олаф… Если бы не он, я бы…
– Ты бы не получил этих ожогов.
– Я бы все равно их получил – только в другое время и в другом месте, капитан. Я же ничего не
знаю заранее, как вы, – мне всему приходится учиться на месте. А вы же знаете, что нельзя не
обжечься, учась на своих ошибках, а не на чужих…
– Знаю.
– Чтоб учиться на чужих ошибках, нужно быть очень умным и очень знающим – знающим эти
чужие ошибки…
– Верно, чтобы так учиться, нужно быть умным. Вся тяжесть такого обучения приходится на
разум, а не на тело. Но ум и знания – разные вещи, хоть и способствуют друг другу.
– Разве разные?
– Без ума ты не возьмешь знаний, даже если бы тебе их и дали, а с умом ты возьмешь их, даже
если бы тебе их и вовсе не дали. Ты не глуп, Ханс. Ты недолго будешь учиться на своих ошибках –
ты способен учиться на – чужих.
Я остановил изумленный взгляд на его отражении в замутненном жаром зеркале, но он
отвернулся, светя мне в глаза погонами, погасившими его опознавательные знаки…
– Вы действительно так считаете?..
– Ты думаешь, что мы умнее тебя, но это не так. Просто нашу глупость прячут знания и
порядок.
Я обернулся к нему – к этому гордому офицеру, стоящему так твердо и прямо, блистая всем, что
только может блистать…
– Но вы же строите крепости, в которых создаете людей… и зверей… и весь этот мир…
– А ты знаешь, из-за чего мы этот мир – строим?
– Нет, капитан.
– Из-за того, что мы его – разрушили.
Я было открыл рот, собираясь спросить… Но вспомнил, что офицеру открыта моя ментальная
линия… Я вспомнил про ментальную линию, но забыл, что собирался спросить… И я ничего не
спросил, а стал рассматривать в зеркале свое незнакомое отражение – я давно не видел свое
отражение, особенно – такое чистое… Теперь и моя форма мне подстать – отчищенная и
отглаженная… Но я отпрянул от замутненного зеркала, когда из него на меня сверкнули хищные
глаза Олафа…
– Ханс, ты что сделал?!
Я, оторопев, повернулся к нему…
– А что я такого сделал?.. Я просто отчистился от этой коросты – от засохшей звериной крови и
копоти костра…
– Нам нельзя делать это средствами системы, Ханс!
25
– Но другими средствами этого вообще нельзя сделать… Другими способами этого просто не
отчистить, Олаф…
– Мы привыкли к холоду, голоду и грязи!
– Я не привык, Олаф…
– Ты жив – значит, привык! Нам нельзя привыкать к теплу, чистоте и обильной еде! Это ослабит
нас. Это погубит нас, Ханс!
– Олаф, но так жить хорошо – сытым, согретым…
– Так жить нельзя! Начнешь жить так – не сможешь жить иначе!
– Но я не хочу жить иначе, Олаф…
– Хочешь или нет – придется!
– Фламмер сделает так, что не придется, – теперь мы с ним, а он все наладит…
– Ханс, сейчас мы сильны, мы можем жить везде и всегда! Нам нельзя ослабнуть! Тогда мы
сможем жить только здесь, только сейчас!
– Мы всегда и везде так живем – у нас всегда и везде есть только “здесь” и “сейчас”…
– Но у нас есть силы идти дальше, идти вперед! А выберем мы такую жизнь – мы ослабнем!
Нам не хватит сил идти в будущее! Нам не нужно все это, Ханс! Мы не зависим от этих вещей, как
солдаты системы! Мы так выносливы, что свободны!
– Олаф, свобода для нас стала рабством – мы не отходим от нее ни на шаг, будто мы у нее на
цепи…
– Ханс, свобода не безгранична. Быть свободным – не значит делать все, что в голову придет.
Это значит – принимать осмысленные решения и действовать, исходя из них. Ханс, все имеет цену
у смерти, и нам нельзя прогадать, торгуясь с ней. За такую жизнь ты заплатишь ей своей силой. А
отдав ей силу, мы отдадим ей жизнь! Наши силы надежны, Ханс, – только на них мы можем
полагаться уверенно! На чужие силы рассчитывать нельзя!
– Олаф, но солдаты системы не слабее нас, хоть они не тощие и не промерзшие, как мы…
– Это все только видимость силы!
– Какая ж видимость…
– Это не настоящая сила, Ханс! Солдаты системы не выдержат суточного перехода через
снежную пустыню, когда у их техники кончится энергия! Они будут задыхаться и выбиваться из
сил, когда мы будем идти и идти! Никакие тренировки в просторных залах не заменят перехода по
снежной пустыне! Этот выхоленный офицер не протянет без нас и суток, пока не станет таким же
тощим и промерзшим, как мы! Пока у него не останется одной только чистой силы без этой
видимости, которую он тащит лишним грузом!
– Олаф, ты не сердись, но мы становимся сильней, когда хорошо едим.
– Я ж сказал, что это видимая мощь! Ее хватает лишь на короткий рывок! Солдаты системы
сильны только с отрядом, только с оружием! А мы! Мы и с одними клинками способны разбить их
отряд – перебить их солдат, разъединенных буранами, обезоруженных излученным злом снежных
