заклюют вас… Теперь вернуться вам нельзя… Но вы просто уходите!
– В снежную пустыню?
– Да, вам некуда теперь идти… Но он убьет вас…
– Кто он такой?
– Олаф – он боец и охотник Хантэрхайма с силой зверя, данной свыше силы воина. Он давно
дышит свободным ветром северной пустыни. Он стал духом снежной пустыни, приходящим с
грозой! Он стал оборотнем!
– Ментальный оборотень?
– Не знаю, какой! Я совсем запутался! Но с силой в нем пробуждается Зверь, которого он
приучил к свободе и с которым еще не научился справляться!
– Одичал боец?
– Я прошу вас, уходите! Он же точно убьет вас теперь… Его же нельзя злить!
– И меня злить нельзя. Никуда я не уйду. Мне идти некуда. Да и тебя он здесь сожрет без меня.
– Он утихнет. Только уйдите!
– Он не ветер, чтобы просто утихнуть. А меня ты не прогонишь, раз притащил.
– Вы же офицер! Вы же умный! Вы же видите!
– Вижу, что ему “медвежья рубаха” впору, а тебе с ним справиться сил не хватит.
– Да, он берсеркер! Его простому бойцу не побороть! Уходите же!
– А я не простой боец – я офицер.
– Вы вообще не боец, вы – рабочий!
– Я офицер, созданный Хантэрхаймом!
Капитан бросил шинель, беря бич, – беря у меня из рук, будто я его и не держу… Теперь этот
мощный разрядник трещит в его левой руке, когда в правой – шипит двуглавая плеть…
– Не надо, капитан!
– Я весь ваш спор слышал – вы в голос орали. Я знаю, что он нужен, но мне придется сжечь его,
если он не перестанет мне угрожать.
Сжечь? Олафа? Огнем? Он ненавидит огонь… Осыпанный искрами Олаф только сбросил с
плеч смердящую в тепле шкуру снежного зверя и взялся за второй клинок. Его суженные глаза
сереют, скованные сталью, – они устремлены на руки офицера с холодом и расчетом хищника. Я
знаю, что он не упустит ни одного движения, что его рывок будет сокрушителен.
Я не понял, кто отшвырнул меня в сторону, – Олаф или этот офицер… Просто крыса, бьющаяся
у меня в голове, как в клетке, сдохла – пульс прервался и в глазах поплыло… Я все делаю не так…
Олаф… Он не такой уж и сильный – он силен только тогда, когда его дух бушует бурей. Без этого
ему не сразить офицера. Он теперь точно отпустит это зло… А этот офицер… На его скулах
проступили красные черты жара, выстуженного холодными ветрами и вновь вспыхнувшего
горячим костром… Он не пожалеет Олафа… Олаф никого не жалеет, кроме меня, и его, кроме
меня, никто не жалеет… Офицер обвил горящим хлыстом его руку, а он боли теперь совсем не
чувствует… А сейчас и офицер перестанет чувствовать боль… Тогда они друг друга на куски
разорвут – и не заметят этого… А я… Я не знаю, что мне делать теперь. Что теперь я вообще могу
сделать?!
8
Запись №3
Не знаю, за какое оружие мне хвататься, кого защищать… Мне известно, что Олаф способен
перерезать глотку и офицеру сильнее этого, но не в честном бою… Он затравил сильнейшего
своего противника озверелыми скингерами – снежные звери не сожгли его, но испортили его
сложное оружие и технику своим мощным излучением… А теперь у Олафа нет своры скингеров…
А этот офицер… Я бессильно стою у стены, не успевая проследить выпады мечущихся в тусклых
отсветах горелки фигур, спутанных с тенями и всполохами… Они схватились жестоко, и я все хуже
соображаю, что мне делать… Я не знаю, что делать! Не знаю! Но я должен сделать хоть что-то!
Они все время кричат про силу зверя, но забывают про звериную слабость! Зверей пугает
открытый огонь! Огонь сожжет их злобу! Я схватил прут – обломок железки, на котором Олаф
обычно жарит мясо, – обмотал его куском мохнатой шкуры снежного зверя, облил топленым
жиром из горелки и поджег… Полыхнуло сильно, но это ненадолго…
– Все, хватит! Разойдитесь!
Олаф отпрянул и, задыхаясь, припал спиной к холодной стене, пригвождая офицера к месту
неподъемно тяжелым взглядом…
– Ханс, ты что делаешь?!
– Разгоняю зверей!
Офицер остался стоять на месте… Искрящий хлыст замер в его, занесенной для удара, руке…
– Ты заарканил меня, как зверя! А теперь тычешь мне в лицо огнем!
Я снова что-то не так сделал… Теперь я разозлил их обоих… Но я хоть переключил их
внимание на себя, оторвав друг от друга…
– Не надо было мне беспрерывно про силу зверя орать! Теперь я буду обращаться с вами, как со
зверями, когда вы будете оборачиваться зверьми!
Офицер смерил Олафа остывшим взглядом и отключил исходный блок, туша плеть.
– Я не зверь. Я офицер Хантэрхайма. Я не обращаю мощь воина в силу зверя. Мое могущество
служит мне, а не я ему.
Глаза Олафа еще полыхают разрядами молний, но я прервал грозу. Его разум трезвеет,
напоминая ему, что силы его исчерпаны, что их остаток необходимо сберечь. Ведь после таких
сражений он устает до полного бессилия. А он старается до этого не доводить. Олаф только с виду
такой лихой – он осторожный… когда им не правит Зверь. Я с облегчением бросил раскаленный
прут с опадающей обугленными клочьями догорающей шкурой…
– Олаф, я же сказал, что рабочие хорошо сражаются, когда нужно…
– Верно, хорошо… Нашла коса на камень… Что ж, он станет охотником… Он стоит тех сил,
которые я на него потрачу.
Олаф согласился сквозь зубы, но делать ему нечего, кроме как правду признать… Он очень
заносчивый, но всегда правду признает – слишком он гордый, чтоб не признать… Как гора с плеч…
Слабость сползла к рукам со спины, как холодной водой обдало…
– Как же я рад, что все обошлось, Олаф… Я же думал, что все… Думал, что вы друг друга…
Олаф положил руки мне на плечи, серьезно смотря мне в глаза проясненным взглядом.
– Ханс, такого впредь не произойдет.
– Я надеюсь… Но ты начинаешь все заново… Ты злишься и злишь всех, заставляя сражаться
всех – со всем и всеми без разбору… А сражаться нужно только с врагом…
– До тебя никак не доходит, что борьбы с врагом здесь не достаточно.
– Я знаю, что нам приходится сражаться со снежной пустыней и зверями, с охранниками и
врагами системы… Но нельзя биться вообще со всем, со всеми, Олаф… Ты все разрушаешь…
– Теперь не все, Ханс. Я все помню, Ханс.
– Ты помнишь все… Но, когда ты становишься Зверем, ты помнишь все не так…
– Я не допущу этого впредь. Теперь Зверь не придет без зова, без нужды.
Я знаю, что никуда этот злой дух не делся и не денется… Просто Олаф будет стараться
сдерживать его сильнее… Так уж он устроен – беспрерывно воюет со всем и всеми, постоянно
9
сражаясь с собой… Пока не появился я, у него оставался излишек сил, не истраченных в сражениях
с врагом и снежной пустыней… Тогда он рушил, чтоб сражаться с этими разрушениями… Но
теперь у него есть я… Я забираю у него эти кошмарные силы вечными бедами, без которых у меня
не обходится и дня… А теперь, когда скингеры стали опасней без коррекций системы и нам стало
тяжелей охотиться, он из-за меня просто выбивается из сил… Ему тяжело. Я очень рад, что теперь
с нами этот офицер, – ведь нет людей совершеннее, чем офицеры… И сейчас мне становится
спокойно до отупения… Я с глупой улыбкой смотрю, как капитан подбирает шинель, педантично
очищая от пыли и набрасывая на плечи… Он еще не совсем остыл после борьбы, ему еще душно,
но красные черты на его щеках гаснут… Сейчас он откроет нам ментальную линию – офицеры же
редко вспоминают про голос…
– Ты – Ханс. Я помню. Я понял, что этот охотник – Олаф – не жалеет силы зверя. Но что значит
– “Зверь”?
Я вернул офицеру оружие, протягивая клинки в ножнах и портупеи еще дрожащими руками…
– Есть воины с силой зверей, а есть… Олаф обладает другой силой – страшнее… Он призывает
не только силу, но и дух зверя… Он становится духом снежной пустыни – Зверем, приходящим с
