шоу талантов в «Юрика-грэйндж». Наши родители и родители Ронни их поддерживали, но принцип «мусор на входе – мусор на выходе» срабатывал в мире гитар так же безотказно, как и в мире компьютеров.
Я обращал мало внимания на попытки Кона и Рона стать местными звездами и прославиться как фолк-дуэт, а потому не заметил, когда интерес брата к гитаре стал угасать. После отъезда преподобного Джейкобса из Харлоу на новом старом автомобиле в моей жизни образовалась пустота. Я потерял и Бога, и единственного взрослого друга и довольно долго пребывал в унынии, испытывая смутный страх. Мама и Клэр пытались поднять мне настроение. Такую попытку предпринял даже папа. Я и сам хотел снова стать счастливым, и в конце концов мне это удалось. Но когда 1965 год уступил место 1966-му, а затем и 1967-му, я никак не отреагировал на то, что сверху больше не доносятся звуки скверно исполненных песен вроде «Don’t Think Twice».
К тому времени Кон увлекся спортом (в чем преуспел на порядок больше, чем в игре на гитаре), что же касается меня… в городе появилась новая девочка – Астрид Содерберг. У нее были шелковистые светлые волосы, васильковые глаза и маленькие бугорки, обещавшие со временем превратиться в настоящие груди. Не думаю, что в первые годы учебы в школе она меня вообще замечала, если не считать случаев, когда ей надо было списать домашнюю работу. Я же думал о ней постоянно. Мне казалось, что если она позволит дотронуться до своих волос, у меня точно случится сердечный приступ. Однажды я взял с полки справочной литературы в классе словарь Вебстера, принес на свой стол и аккуратно написал печатными буквами «АСТРИД» поверх определения слова «поцелуй». Сердце у меня бешено колотилось, по коже бежали мурашки. «Втрескаться» – хорошее слово для описания той страстной влюбленности, что захлестнула меня с головой, поскольку я чувствовал себя оглушенным.
Мне никогда не приходило в голову попросить у Кона гитару, если я хотел послушать музыку, то включал радио. Однако талант – странная штука и умеет заявлять о себе ненавязчиво, но решительно, когда приходит время. Как и наркотики, ты долго считаешь талант другом, пока вдруг не понимаешь: он превратился в тирана. Я понял это, когда мне исполнилось тринадцать.
Сначала произошло одно, затем другое, и потому случилось третье.
Мой музыкальный талант не был выдающимся, но намного превосходил талант Кона… да и всех остальных членов нашей семьи, если на то пошло. Я выяснил это в унылую пасмурную субботу осенью 1969 года. Все – и даже Клэр, приехавшая домой на выходные, – отправились в Гейтс-Фоллз на футбольный матч. Кон тогда учился в предпоследнем классе и был начинающим тейлбеком[6] в команде «Гейтс-Фоллз гэйторз». Я остался дома, потому что у меня болел живот. Правда, болел не так сильно, как я делал вид, просто я не особый поклонник футбола, и к тому же собирался дождь.
Я немного посмотрел телевизор, но по двум каналам показывали тот же футбол, а по третьему – гольф, что еще хуже. Старая спальня Клэр теперь перешла к Конни, но в шкафу остались кое-какие ее книжки в мягкой обложке, и я решил почитать Агату Кристи. Клэр говорила, что она писала простым языком, и было интересно вести расследование вместе с мисс Марпл или Эркюлем Пуаро. Я вошел и увидел в углу гитару Кона в окружении разбросанных старых выпусков журнала «Синг аут!». Посмотрев на гитару, которую уже давно не брали в руки, я подумал:
Я помню этот момент так же ясно, как свой первый поцелуй, потому что сама мысль показалась какой-то нелепой и совершенно не связанной с тем, о чем я думал, когда входил в комнату Кона. Я мог бы поклясться в этом на стопке Библий. Это даже не было похоже на мысль. Это было похоже на голос.
Я взял гитару и сел на кровать Кона. Сначала не притрагивался к струнам, а просто подумал об этой песне еще немного. Я знал, что на акустической гитаре Конни это будет звучать хорошо, потому что «Cherry, Cherry» строится на акустическом риффе (хотя самого этого слова я тогда не знал). Я прокрутил эту песню в голове и поразился тому, что понимаю, где меняются аккорды, и даже слышу их. Я знал о них все, за исключением того, где они прятались на грифе.
Я схватил наугад экземпляр «Синг аут!» и принялся искать блюз, причем не важно какой. Нашел один под названием «Turn Your Money Green», увидел, как взять аккорд ми («Вся эта хрень начинается с ми», – сказал Гектор-Цирюльник Кону и Ронни), и сыграл его на гитаре. Струны звучали глухо, но без фальши. «Гибсон» был отличным инструментом и держал настройку даже после долгого перерыва. Я прижал струны сильнее первыми тремя пальцами левой руки. Было больно, но я не обращал внимания. Потому что ми подходил идеально. Ми был божественным. И точно соответствовал звуку у меня в голове.
Кон осваивал аккорды «The House of the Rising Sun» полгода, но так и не научился переходить с ре на фа без заминки, когда переставлял подушечки пальцев на другие струны. Я выучил трехаккордный рифф «Cherry, Cherry» – от ми к ля, потом к ре и обратно к ля – за десять минут и понял, что могу использовать те же три аккорда, чтобы сыграть «Gloria» группы «Shadows of Knight» и «Louie, Louie» группы «Kingsmen». Я играл, пока левая рука не онемела, а пальцы не заныли от боли. Наконец я остановился, но не потому, что хотел, а потому, что больше не мог продолжать. И не мог дождаться, когда смогу начать снова. Меня не волновали ни «New Christy Minstrels», ни «Ian», ни «Sylvia», ни другие дебилы, исполнявшие фолк, но я мог играть «Cherry, Cherry» день напролет, потому что эта песня меня заводила.
