– Не знаю я ничего, – сказал Вадим с тоской. Ядозуб снова отвернулся к окну. “Ваша поза меня удовлетворяет”. Он, поганец, конечно, даже не помнит ничего. Для него это было тогда всего лишь маленькое привычное удовольствие – процитировать, якобы к месту, любимого классика и перейти к очередным делам. Любимое это его дурацкое занятие: приспосабливать к случаю разные цитаты. Дурацкие. Ему ведь даже и в голову не приходило тогда, как это было для меня важно: блокадный архив, шестнадцать писем из Ленинграда в Вологду и обратно. Никогда больше ничего подобного мне не попадалось. И не попадется уж теперь, наверное, никогда…
– Ладно, – сказал он, выдержав основательную, увесистую, как булыжник, паузу. – Я тебя понял. Я подумаю.
– Да уж подумай, сделай милость.
– Сделаю. Милость – сделаю. “Ваша поза меня удовлетворяет”. Так, кажется, у классиков?
Восхитительно бледная дурацкая улыбочка была ему ответом. Теперь этот любитель цитат имел то несчастное выражение глаз, какое бывает у собак, когда они справляют большую нужду.
– Не понимаю, правда, что я тут могу сделать. Все эти намеки твои – глупости. Так что ты губу не раскатывай… А этот ваш Интеллигент, он что за птичка такая в виде рыбки?
– Да ничего особенного. Профессор. Членкор. Честный человек, вполне приличный.
– Я видел его по телику. Породистый конь.
– Да. Безусловно… У него, между прочим, штаб-квартира тут, у тебя же в доме, за углом.
– А-а… То-то я смотрю, там стада “мерседесов” всегда, как на водопое… Слушай, так в чем же дело? Если он такой у тебя вполне приличный – напрягись! Присядь, надуйся и организуй ему соответствующий рейтинг.
Вадим снова улыбнулся собачьей своей улыбочкой (похожей теперь уж вообще на предсмертный оскал) и ничего не ответил.
– Ладно, – сказал Ядозуб. – У тебя все? Тогда иди с богом. Привет мамане. Она у тебя пока еще жива, я полагаю?
Он увидел гнев, и бешенство, и ярость, и желание ударить (ногой, в пах, с носка), но ничуть не испугался – некого ему здесь было бояться. Наоборот, он испытал острое наслаждение, тем более острое, что точно уже знал: ничего он делать для этого засранца не станет, палец о палец не ударит, пусть получает свое. Все, что ему причитается по жизни. Jedem das seine.
Когда Вадим ушел (со своей бессильной яростью, с тоской своей смертной, с перепрелым своим ужасом перед завтрашним днем), он сел за стол, включил яркую лампу и придвинул поближе папку с письмами.
/***“Уважаемый Николай Димитриевич! Шлю сердечный привет и спешу известить Вас, что я нахожусь в центре кратера вулканического извержения. Тут национальная болезнь настолько развивается, что грозит запрудить трупами Северный Кавказ. С уважением…”***/
Открытое письмо в Петроград, датировано 7 февраля 1918 года, с ятями еще и с ерами, но без подписи. Неужели уже понятно ему сделалось, что такие посланьица лучше не подписывать? Вряд ли. Но, судя по тексту, прозорливый человек и не без юмора… Достоин известного уважения, хотя наверняка – белая кость, высокомерная сволочь дворянского происхождения… Просрали державу.
/***“Господину Директору Курсов Десятников земельных улучшений для увечных воинов. Уволенного вовсе от военной службы рядового 8- го Стрелкового полка Сергея Николаевича Чеповского, жительст. раз. Кабаклы 927 вер. Омской жел. дор. Я получил от Вас извещение о начале курсов и проспект, отправленные 21 дек. 917 года, я получил 14 февраля 918 г., мне надо быть в Петрограде 20 фев., что к сожалению я за такой срок не мог явиться, но ввиду переживаемого момента в России и труд-наго почти не возможного проезда по ж.д. я не выезжал; но покорнейше прошу, если курсы не состоялись, а в будущем будут, то непременно известить меня своевременно, я явлюсь. Сергей Чеповской”.***/
Сбоку, на свободном местечке, аккуратная и обстоятельная пометка: “1918 года февр. 16 дня отправлю. Да-а-а. Этот уж точно ничего не понял еще. Уволенный от службы рядовой. Скорее всего, контуженный какой-нибудь, а может быть, и безрук-безногий. И не зажиточный, нет – в панике и отчаянии ищет возможности хоть как-то обустроить жалкое свое будущее и не понимает, козявка, что нет у него будущего, нет и быть уже не может… /*** “В центре, кратера Вулканического извержения”.***/
/***“15 мая по старому. Дорогая Нюся! Сообщи пожалуйста в добром ли ты здоровье и не сидишь ли по приказу большевиков где-нибудь в подвале Смольного? Зная их манеру начинать с конца т.е. сначала схватить и посадить, а затем уже искать причину почему садить, то мы и опасаемся не случилось ли и с тобой такой штуки…”***/
Без всякого сомнения – жирная, дебелая корова. Мещанка. Дура. Ни единой собственной мысли в голове. Если выжила, двадцать лет спустя с такой же идиотской самоуверенностью повторяла за газетами, что “правильно их стреляют… органы не ошибаются, а дыма без огня не бывает…”
/***“…Живем не важно, но еще не умерли от голода, хотя и был один момент, когда мы решили, что нам пришел капут. Живем собственно как студенты, всегда случайными деньгами. Вещи продаются очень дешево, ибо наши покупщики почуяли как вороны нашу нужду, а им значит поживу и не дают хоть сносную цену. Как на грех седло не покупается, а это главный козырь в наших руках. Если бы оно продалось то отец немедля поехал бы в Москву хлопотать о пенсии. А то если предоставить естественному ходу вещей то можно будет прождать и еще года или
