– Ну и ну, – сказала она и опустилась на ближайший стул.
Андрей произнес с недурным французским прононсом:
– Monsieur Christoforoff va s'animaliser.
Кто понял – промолчал, кто не понял – тем более. А Вельзевул осведомился деловито:
– Уложили?
– Там с ним Матвей… – ответила Маришка невпопад. – Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?
– Нет, – сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.
– Извини меня, конечно, но почему? – спросила Маришка беспомощно. – Это же сейчас – совершенно очевидно – твой клиент.
– Я предпочел бы не давать объяснений, – сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.
– Что ты выяснил? – спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца. – Ты узнал что-нибудь?
– Да. Я узнал, что Аятолла – замечательная личность, и что у него есть два слабых места.
– Целых два? – сказал Юра-Полиграф. – Да он у нас просто слабак!
– Первое – он любит жену. Второе – он любит сына.
– О боже! – сказала Маришка нервно.
– Сын маленький? – осведомился Юра.
– Да. Десять лет.
Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.
– Это не для нас, – сказала она наконец решительно.
– Но он-то этого не знает, – возразил Страхоборец.
– И думать на эту тему не хочу, – сказала Мариша. – И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.
– “Гордость составляет отличительную черту ее физиономии”, – произнес Юра-Полиграф, безусловно кого-то цитируя.
– Хорошо, хорошо, – сказала ему Мариша нетерпеливо. – Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.
– Ну, вот что, золотко мое, – сказал Тенгиз, глядя ей в лицо. – Либо мы тут будем обливаться соплями, блин…
– Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!
– Ты скажи это Димке… – мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.
– Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.
Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, – подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил Тенгиза:
– Подобраться к нему вплотную можно?
– Можно, – сказал Тенгиз.
– Так за чем же дело стало?
Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.
– Слишком уж легко к нему подобраться, – сказал наконец Тенгиз медленно. – Мне это не понравилось.
– То есть?
– Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно – легкость эта… эта вседозволенность… там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.
Появился Матвей, запыхавшийся, но веселый.
– Слава тебе господи, – сказал он. – Задрыхнул наконец… Ну, что вы тут без меня решили?
– У него есть еще одна слабость, – сказал Страхоборец, уклоняясь от ответа на этот вопрос. – Он страдает арахнофобией.
– Это еще что за зверь такой? – осведомился Юра.
– Он боится пауков, жуков, мокриц и все такое прочее.
– О! Это интересно! – оживился Вельзевул. – И сильно боится?
– Было сказано: до смерти. Как ребенок.
– Отдайте его мне! – сказал Вельзевул радостно. – Где он живет? Адрес?
– Он живет в Царском Доме. Тебя туда не пустят.
– Ничего! Тенгиз проведет.
– Хрена, – сказал Тенгиз. – Царский Дом, знаешь, – там все на автоматике…
