сопереживать как только понадобится.
Наступило короткое молчание, пятнадцать секунд обоюдной неловкости – печальный человек словно бы не знал с чего начать новую страницу разговора и колебался, внутренне ежась от собственной неуверенности. Вадим почти физически ощущал эти колебания и эту неуверенность, он и рад был бы помочь, рад был бы сказать что-нибудь, чтобы разрушить молчание, но совершенно не представлял себе, что именно. Не о снеге же за окном заводить было разговор?.. (И еще он подумал вдруг, что гость вообще-то не так уж уверен в себе и вальяжен, как стремится продемонстрировать и как это показалось на первый взгляд. Была в нем на самом деле какая-то неуловимая червоточинка, скрытое опасение какое-то, может быть, даже страх? И это было непонятно, и неприятно, и раздражало, словно заусеница рядом с ногтем.)
– Прежде всего, – начал все-таки наконец новую страницу Хан Автандилович, – позвольте мне поздравить вас. Вы совершили подвиг, который… Да, да, да – не спорьте, пожалуйста: каждый, кто совершает невозможное, совершает подвиг!
Вадим намерения спорить вовсе не имел, хотя и соглашаться с неожиданными этими и даже чрезмерными комплиментами было бы тоже как-то странно. Как минимум – нескромно. Он с удовольствием ответил бы сейчас каким-нибудь рекламным слоганом, да как назло именно сейчас ничего подходящего в голове не возникало, и он только плечами повел в том смысле, что: да ладно… чего уж тут… не стоит разговора…
– Замечательно, но вы совсем не выглядите счастливым, – сказал Хан Автандилович удивленно. – Вы выглядите уставшим.
– Так оно и есть, – согласился Вадим, поражаясь проницательности гостя. – Я устал, как Сизиф, – добавил он вдруг, неожиданно для себя самого. – Представляете, как устал Сизиф, которому удалось, наконец, взгромоздить на гору этот свой камень?
(Ну, надо ж, как красиво у меня это сформулировалось, подумал он с удивлением. И откуда что взялось?..)
– Представляю, – сказал Хан Автандилович с готовностью. – Очень хорошо я его себе представляю и думаю, что он совсем не чувствовал себя счастливым.
– “Счастье можно найти только на проторенных путях”…
– Правда. Откуда это?
– Пушкин любил это повторять. Из Шатобриана, кажется. Или из Монтеня? Не помню. Мне это показалось очень точным: счастье это – любовь, семья, друзья… Обязательно – хорошо известное, обыкновенное, никакой экзотики…
– Да. Очень точно. Очень.
И снова наступило натянутое молчание. Тема счастья казалась исчерпанной, тема сизифовой усталости – тем более. На лице Хана Автандиловича проступило страдание, но он справился с собою и сказал, словно начиная некую лекцию:
– Тут ведь все дело в том, что в современной России большим начальником может быть избран либо бывший партайгеноссе, либо так называемый крепкий хозяйственник, либо силовик…
– Или криминальный авторитет, – вставил Вадим не без яду. Он просто не смог удержаться. Напрашивалось же.
– Да, разумеется, – Хан Автандилович яду предпочел не замечать, а может быть, и в самом деле не заметил. – Просто у нас криминальный авторитет есть некая разновидность силовика: скрытая, тайная, грозная сила… Но я о другом. Я хотел сказать, что исключения возможны, хотя и маловероятны. Более того, они, может быть, даже опасны. Выберут, например, врача – и накачают себе на шею Папу Дока в российском варианте. Представляете себе Папу Дока в российском варианте?
– Ну, это как сказать, – возразил Вадим. – Виртуальная история всегда страшнее реальной.
Хан Автандилович беззвучно похлопал в ладоши.
– Очень точно. Но почему вы решили, что российский Папа Док – это виртуальная история?
– Потому что виртуальная история – это такая, которая могла бы осуществиться, но не осуществилась.
– Она осуществилась! – сказал Хан Автандилович проникновенно и с напором. – Спасибо вам, но она – именно – осуществилась.
Вадим некоторое время смотрел в его бледное, печально улыбающееся лицо.
– Но ведь вы же сами хотели, чтобы стал Интеллигент, – проговорил он наконец. – Не понимаю…
– Я хотел? – удивился Хан Автандилович. – Вы ошибаетесь! Мне было совершенно безразлично, уверяю вас… Сами подумайте, какое мне до всего этого дело? Другой вопрос, что сама по себе попытка повернуть ход событий… повернуть “трубу большого диаметра” – так, кажется, вы это называете? – это ведь чудо. Поверить в это изначально было невозможно…
– Подождите, – прервал его Вадим нервно. – Вы хотите сказать, что это не вы заказали мне… повернуть трубу?
– Ну, разумеется, не я! Вы придаете моей особе слишком уж большое значение. Я никогда не осмелился бы сам поставить перед вами такую задачу. Но меня попросили, и я никак не мог позволить себе отказать.
– Кто попросил?
– А вы не знаете? Не догадались?
– Нет.
