Выплюнул отраву – и сразу стало легче.
– А? – пролепетала Людмила Сократовна.
– Да черт с вами. Поступайте как з-знаете.
Он распрямился, оглянулся на закат.
Скоро, совсем скоро стемнеет.
С края высокого берега, куда не достигал кустарник, было видно далеко вперед. Маленькая фигурка Клочкова двигалась короткими рывками. Через каждые пятнадцать или двадцать шагов титулярный советник останавливался и смотрел вниз – выглядывал в расщелинах и меж камней Шугая с его челноком.
Фандорин же бежал не останавливаясь, и расстояние быстро сокращалось. Оставалось шагов двести, когда Сергей Тихонович вдруг закричал:
– Стой! Стой! Буду стрелять! – Обернулся, увидел Эраста Петровича, показал вниз: – Вон он! Вон!
От подножия утеса отделилась черная тень, выскользнула на более светлое место, и стало видно, что это маленькая лодка, а в ней человек. По меховой шапке, по звериной ловкости, с которой человек управлялся с веслом, Фандорин узнал Шугая.
Па! Па! Па! – трескуче, но не так уж громко ударили пистолетные выстрелы.
Круча в этом месте была даже не отвесной, а втянутой внутрь – река сильно подмыла берег. Сверху вниз – не больше пятнадцати метров, пустяк для хорошего стрелка, однако Клочков к числу таковых, кажется, не относился.
Эраст Петрович ускорил бег.
Было видно, как гребец откладывает весло, выгибается, странно подносит руку ко рту, будто показывает Клочкову сжатый кулак.
Товарищ прокурора схватился обеими руками за горло, зашатался – и, перекувырнувшись, полетел вниз. Как тело упало в воду, Фандорину было не видно, но донесся шумный всплеск.
Теперь гребец заработал веслами со всей мочи – они так и замелькали. Подхваченный течением челнок стал быстро удаляться.
При необходимости Эраст Петрович умел бегать не только по-стайерски, но и по-спринтерски. Когда во время последней олимпиады американец Арчи Хан поставил рекорд в забеге на 200 ярдов, Фандорин устроил себе экзамен – пробежал ту же дистанцию, и всего на пол- секунды медленнее. Поэтому он вполне мог бы побегать наперегонки с гребцом. За пять, много десять минут наверняка поравнялся бы с лодкой, а сделанный на заказ «франкотт» – не карманный «браунинг», достал бы и со ста метров.
Но ни пяти, ни тем более десяти минут не было. Солнце уже скрылось за лесом, и речной простор темнел прямо на глазах. Под обрывом уже ничего не было – лишь черная мгла.
– Свет погас, занавес раздвигается, – пробормотал Эраст Петрович осипшим от ненависти голосом. – Остается явление п-последнее.
Явление последнее
Прогулочным шагом, никуда не торопясь, он шел вдоль берега назад к больничной пристани. Спешить было некуда. Луна еще не взошла, а последнее явление драмы требовало хотя бы минимального освещения. Край неба время от времени озарялся бледными сполохами, там порокатывала первая осенняя буря, пока далекая, но после каждой вспышки пейзаж делался еще темней.
Настроение было под стать состоянию природы: черное, безветренное, тихое, но с предчувствием молний, грома и шквального ветра. Однако Эраст Петрович размышлял о чем угодно, только не о предстоящей разрядке – по-гурмански оттягивал момент, когда боль, напитавшись возмездием, отпустит и утраченная гармония восстановится.
Река сделала поворот; во мраке, будто огромный холщовый лоскут, засерел остров – теперь, это действительно был одинокий парус: корабль, брошенный командой. Ни одного окна не светилось и в больнице. Фандорин подумал, что Людмила Сократовна самоубийством не покончит – не тот характер. Должно быть, всё сидит в темноте, горюет над своим Русланом. Будь это обыкновенная женщина, следовало бы ей помочь, но Аннушкина справится. Помощи и сочувствия, уж особенно со стороны мужчины, ей не нужно.
В лодку Эраст Петрович сел не сразу. Сначала выкурил сигару, встав за сарайчиком, чтобы с острова не было видно огонька.
Но вот на небе, всё еще безмятежно чистом, замерцал холодный свет – вышла луна. Фандорин отшвырнул сигару и с бьющимся от сладостного предвкушения сердцем быстро сел за весла.
Греб он бесшумно и мощно, поминутно оглядываясь на скалу – она стремительно приближалась.
Ну-ка, что там с подъемником?
