Где есть жизнь, говорила Нэн, там есть и надежда. Моя надежда вспыхнула как свеча в темноте. Кинан вытащил меня. Он спас меня из Блэклифа. Он поможет спасти Дарина.
– Моя подруга Иззи, она помогала мне. Но Комендант знает, что мы общались. Я должна спасти ее. Я поклялась.
– Прости, Лайя. Я могу вытащить тебя отсюда, но больше никого.
– Спасибо, – прошептала я. – Пожалуйста, считай, что твой долг перед моим отцом оплачен…
– Ты думаешь, я делаю это ради него? Ради его памяти? – Кинан наклонился вперед, его глаза потемнели. Лицо оказалось так близко, что я могла чувствовать его дыхание на своей щеке. – Может быть, из-за этого все началось. Но не сейчас. Уже нет. Ты и я, Лайя. Мы одно и то же. Впервые в жизни, сколько себя помню, я не чувствую себя одиноким. Из-за тебя. Я не могу… не могу перестать думать о тебе. Я пытался. Пытался выкинуть тебя из головы…
Пальцы Кинана медленно-медленно поднимались по моей руке, затем коснулись лица. Другой рукой он обвел изгиб моих губ, откинул волосы на спину, вглядываясь мне в лицо, как будто что-то потерял. А затем прижал меня к стене, обвив рукой талию. Он припал к моим губам голодным жадным поцелуем. Поцелуем, который сдерживался много дней и жаждал вырваться. Поцелуем, о котором я мечтала с нетерпением.
На миг я оцепенела. В памяти всплыли лицо Элиаса и слова Пророка. «Твое сердце хочет Кинана, а твое тело горит, когда Элиас Витуриус рядом». Я отмахнулась от них. Я хотела этого. Хотела Кинана. И он хотел меня. Я пыталась раствориться, ощущая сплетение наших рук, в шелке волос, скользящем между пальцев. Но продолжала видеть Элиаса, и когда Кинан отстранился, не могла встретиться с ним взглядом.
– Тебе это понадобится, – он протянул мне кинжал Элиаса. – Я найду тебя в Силасе. Я найду способ, как помочь Дарину. Я обо всем позабочусь. Обещаю.
Я заставила себя кивнуть, думая, почему от его слов так беспокойно. Спустя несколько секунд Кинан вышел из сарая, а я уставилась на пакетик кислоты, что он мне оставил.
Мое будущее, моя свобода – все это заключалось в нем, в маленьком пакетике, который сломает рабские оковы. Что стоило Кинану раздобыть этот конвертик? А чего стоил ему проход на корабль? А что будет с Кинаном, когда Мэйзен узнает, что бывший лейтенант его предал?
Он лишь хотел помочь мне. А как приятны его слова: «Я найду тебя в Силасе. Я найду способ, как помочь Дарину. Я обо всем позабочусь. Обещаю».
Когда-то я мечтала об этом. Хотела, чтобы кто-нибудь сказал мне, что делать, устроил все. Когда-то я мечтала, чтобы меня спасли.
Но что мне это дало? Предательство. Провал. Теперь я не могу ждать, когда Кинан решит все вопросы. Особенно зная, что Иззи, возможно, прямо сейчас страдает от пыток Коменданта, потому что предпочла дружбу собственной безопасности. Зная, что Элиас без раздумий отдал свою жизнь за меня.
В сарае вдруг стало душно и жарко, и я выбежала вон. В голове возник план, пока приблизительный, странный и довольно-таки безумный, но, возможно, именно такой и мог сработать. Я кружила по городу, затем пересекла Площадь Казни и промчалась мимо доков, вниз к Оружейному кварталу. К кузницам. К Спиро Телуману.
46: Элиас
Тянулись часы. Или, может быть, дни. Узнать – не было возможности. Звуки колокола Блэклифа не проникали в темницу. Я не слышал даже боя барабанов. Гранитные стены камеры в фут толщиной не имели окон. Железные двухдюймовые прутья решетки закрывали вход. Охраны здесь не было. Она и не требовалась.
Как странно: выжить в Великих Пустынях, сразиться со сверхъестественными существами, пасть так низко, что убить своих друзей, и все это только для того, чтобы в конечном счете умереть в цепях, в маске, лишенным имени, опозоренным, заклейменным как предатель. Бастард, крушение надежд деда, убийца. Никто. Человек, чья жизнь ничего не значит.
Так глупо было надеяться, что, невзирая на жестокость, в которой был воспитан, я смогу вырваться из всего этого. После стольких лет порки, дурного обращения, кровопролития не стоило быть таким наивным. Не стоило слушать Каина. Следовало сбежать из Блэклифа, когда у меня был такой шанс. Может быть, меня и хватились бы и даже отправились в погоню, но по крайней мере Лайя, Деметриус, Леандр и Тристас остались бы живы.
Теперь слишком поздно. Лайя мертва. Маркус – Император. Элен – его Кровавый Сорокопут. А я вскоре умру. Потерянный, как лист на ветру.
Эти мысли как черти ненасытно грызли мой разум. Как это произошло? Как мог Маркус – безумный, извращенный Маркус – стать правителем Империи? Я видел, как Каин провозгласил его Императором, видел, как Элен преклонила перед ним колени и поклялась чествовать его как своего владыку. Я бился головой о решетку, тщетно пытаясь изгнать мучительные образы из головы.
«Он преуспел там, где ты провалился. Он проявил силу там, где ты показал слабость».
Должен ли я был убить Лайю? Сделай я это, стал бы Императором. Она все равно умерла в конце концов. Я вышагивал по камере. Пять шагов в одну сторону, шесть – в другую. Я жалел, что помог Лайе подняться на гору, когда моя мать исполосовала ее. Я жалел, что танцевал с ней, что разговаривал, что вообще видел ее. Я жалел, что позволил проклятому мужскому началу взять верх над разумом, жалел, что впитал каждую ее черту, думал о ней. Именно это привлекло к ней внимание Пророков и заставило выбрать ее как приз за Третье Испытание и как жертву для Четвертого. Она мертва – и все потому, что я выбрал ее.
Не слишком ли много, чтобы сохранить душу?
Я засмеялся, и смех эхом прокатился в темнице, точно звук битого стекла. Что, по-моему, должно было случиться? Каин выразился вполне ясно: кто бы ни убил девушку, тот и победитель. Я просто не хотел верить, что будущий правитель Империи будет обязан опуститься до такой жестокости. «Ты наивен, Элиас. Ты – дурак». Вспомнились слова Элен, произнесенные несколько часов назад.
Я не мог больше мириться с этим, Эл.
Я хотел просто отдохнуть, но провалился в сон и снова увидел поле боя. Леандр, Эннис, Деметриус, Лайя – тела и смерть повсюду. Глаза моих жертв смотрели на меня. Сон казался таким реальным, что я чувствовал запах крови. И я все время думал, что уже мертв и иду кругами ада.
Спустя несколько часов, а может, и минут я резко проснулся и сразу понял, что рядом кто-то есть.
– Кошмарный сон?
Моя мать стояла снаружи, за решеткой. Стало любопытно, как долго она наблюдала за мной.
– Меня они тоже мучают. – Ее пальцы блуждали по татуировке на шее.
– Твоя татуировка… – Все эти годы мне хотелось спросить ее об этих голубых завитках, и раз уж все равно я умру, то наконец осмелился – терять мне нечего. – Что это?
Я не ожидал, что она ответит, но, к моему удивлению, она расстегнула мундир и отвернула ворот рубашки, обнажив полосу бледной кожи. Отметины, что я по ошибке принял за рисунок, на самом деле оказались буквами, обвивавшими ее как лиана: «Всегда побе…».
Я изумленно приподнял бровь – не ожидал, что Керис Витуриа с гордостью носит девиз своего клана, особенно учитывая ее отношения с дедом. Некоторые буквы выглядели свежее, чем другие. Первая В поблекла, как будто ее нанесли много лет назад. Б, между тем, выглядела яркой, как будто ей от силы несколько дней.
– Кончились чернила? – спросил я.
– Что-то в этом роде.
Больше об этом я не спрашивал – она сказала все, что собиралась. Она смотрела на меня молча. Хотелось знать, о чем она думает. Предполагалось, что маски умели понимать мысли людей, просто наблюдая за ними. Я мог только посмотреть на совершенно незнакомого человека и определить, нервничает он или боится, честен или что-то скрывает. Но моя собственная мать оставалась для меня загадкой. Ее лицо – мертвое и далекое, как звезда.
В голове роились вопросы, которые, я думал, меня больше не волнуют. Кто мой отец? Почему ты бросила меня умирать? Почему ты не любила меня? Но задавать их слишком поздно. Теперь ответы ничего не значили.
