– Ну же… давай… ну же… ты сможешь… давай… дава-а-а-а-а… – в его голове полыхнуло так, что сознание оказалось буквально вышиблено!
В себя он пришел от тихого голоса Бандоделли:
– Тебе удалось?
Андрей открыл глаза и устало посмотрел на профессора. В этот момент ему было все равно, как Бандоделли решит с ним поступить – накажет, выгонит, подаст на него в суд или банально изобьет. Он просто лежал и отходил от той бури, в которую так внезапно оказался вовлечен.
– Да, он – стабилизирован, – послышался откуда-то сбоку голос Тишлин. Андрей повернул голову. Она лежала рядом, уставшая, но… прекрасная, несмотря на несколько истерзанный вид и перепачканные в его крови губы. Землянин ласково улыбнулся ей… а затем до него дошел смысл услышанного и… он резко сел на кровати, уставившись на Тишлин ошеломленным взглядом:
– Так это…
– Да, – устало усмехнулась кларианка. – Это была процедура. Как и все, что я делала с тобой до этого, – она замолчала, а потом внезапно протянула руку и погладила его по щеке. – Но не думай, что мне не понравилось. Ты был просто роскошен!
Андрей окинул ее бешеным взглядом и, соскочив с того «траходрома», на котором они возлежали, заметался по комнате, собирая свою разбросанную одежду. Быстро одевшись, он ринулся в сторону двери. Профессор с невозмутимым видом сделал шаг в сторону, освобождая ему проход. Но только землянин прикоснулся к ручке двери, как сзади раздался голос Тишлин:
– Кстати, у меня для вас обоих сюрприз.
Андрей замер, на мгновение впав в прострацию, поскольку первая пришедшая ему в голову мысль была как раз о тех сюрпризах, которыми женщины-любовницы так любят «радовать» мужчин. И, если честно, мысль эта привела его в легкую панику. И только спустя пару мгновений до него дошло, что в Коме, вследствие воздействия большой концентрации хасса, зачатие просто невозможно.
– И какой же? – между тем поинтересовался Бандоделли абсолютно нейтральным тоном.
– Он совершенно точно не останется «четверкой», – спокойно произнесла кларианка.
– Ты уверена? – хищно качнулся вперед профессор.
– О да-а-а, – протянула Тишлин. – В тот момент, когда у него, – тут она вызывающе и очень эротично потянулась, – ну, это, все получилось… он, совершенно точно, преодолел грань пятого уровня. Немного, чуть-чуть, но преодолел.
– Что ж, – развернулся к землянину профессор, – поздравляю.
Андрей же окинул его возмущенным взглядом и выскочил из алькова, с размаху приложив дверь о косяк…
Минут двадцать он метался по клинике, не зная, чем себя занять, а затем спустился в тренировочный покой и… около ста раз подряд повторил разученную только утром форму. Причем это его не слишком истощило. Он просто остановился, когда понял, что как-то легко и долго у него все это идет. И это ошеломило его ничуть не меньше, чем все произошедшее наверху, в том алькове. Черт, черт, черт… похоже, похоже, этой… этому… этим… им удалось-таки стабилизировать его каналы! Но почему, зачем, они сделали все именно так? Неужели нельзя было все сделать по-другому, по-человечески, без всего этого… А затем Андрей опустился на пол тренировочного покоя и заплакал…
5
– Ихс-с-с! – зашипела, распадаясь, форма, а Андрей в изнеможении откинулся на подушки, досадливо произнеся:
– Нет, не получается…
Тишлин успокаивающе улыбнулась:
– Не волнуйся – все нормально. У тебя все получится. Ты очень быстро продвигаешься. Конечно, автоматизм действий тебе еще отрабатывать и отрабатывать, но скажи мне кто раньше, что я буду учить формировать шестиуровневые структуры человека, овладевшего хасса только пару блоев назад, я бы долго смеялась и крутила пальцем у виска. Так что передохни орм и попробуй еще раз. Сам же сказал мне эту забавную фразу: «Если долго мучиться – что-нибудь получится», – и она негромко, но чарующе рассмеялась. Андрей виновато вздохнул.
С Тишлин они помирились через три ски после того, как… ну, как им с профессором удалось стабилизировать его каналы. Первые ски после этого землянин провалялся на брошенном на пол матрасе в дальней кладовке, напрочь игнорируя как тренировки, так и свои обязанности уборщика, а вечером этих первых ски к нему в кладовку вошел Бандоделли. Андрей окинул его безразличным взглядом и отвернулся. Профессор некоторое время постоял, вглядываясь в Андрея, а затем присел на корточки и положил свою ладонь ему на лоб. Так, как когда-то, в детстве, когда он заболевал, это делала мама… Андрей почувствовал, как у него задрожали губы, но сумел-таки пересилить себя и тихо спросить:
– Почему?
– Почему так? – переспросил Бандоделли и, не дождавшись ответа от Андрея, который отчаянно сражался с душившими его слезами, ответил:
– Потому что после того, как по окончании первого курса у тебя началась самопроизвольная деградация каналов, я понял, что никаким внешним воздействием на тебя стабилизировать их не удастся. И что бы я ни делал, какую бы аппаратуру не использовал – все будет бесполезно. Пока… – он сделал паузу, а затем очень тихо закончил: – пока ты не сможешь помочь себе сам.
– И тогда вы пригласили эту… – вскинулся Андрей.
– И тогда я пригласил лучшего врача в той области, в которой только у нас и имелся какой-то шанс, – жестко оборвал его возмущенную речь профессор. А затем продолжил заметно более мягко: – Пойми, Тишлин – великолепный, я бы даже сказал, гениальный врач. Но вместо инструментов и приборов она использует эмоции. Именно они являются ее тончайшим лазерным скальпелем, с помощью которого она спасает пациента. Но, в этой области… хирургии, да-да, именно хирургии, ибо я отказываюсь именовать это как-то иначе, врачам пока так и не удалось найти никакого обезболивающего. Поэтому тебе сейчас так тяжело и так больно. Но, уж извини, не поверю, что тяжелее, чем было пациентам врачей на заре медицины, когда те же ампутации проводились наживую и без всякого обезболивания…
– Да как вы не понимаете: физическая боль – это физическая боль, а здесь…
– А здесь, твою мать, затронуты чувства! – саркастически воскликнул профессор. – Ах, как все это низко, подло и бесчеловечно! Нет, вот почему когда человек сталкивается с обманом в области разума, он переносит это куда более спокойно, чем то же самое, но в области чувств? Может, все дело в том, что разум мы кое-как научились контролировать, а с чувствами все обстоит так, как у слепого щенка, которого бросили в воду – куда вынесет, там и окажемся, если сами по себе не утонем?
Андрей сел на матрасе и зло уставился на Бандоделли.
– Но ведь чувство собственного достоинства и любовь – это же… это же самое главное в жизни! А она…
Профессор покачал головой:
– То есть любовь важнее совести?
– Это совершенно другое дело.
– Хм, хорошо, но… как ты считаешь, любовь важнее долга?
– Да перед кем?!
– Перед твоими родителями, перед твоим ребенком, перед теми, кто вручил тебе свое доверие или кого ты сам определил достойными его… их может быть много, подумай и сам найдешь очень многих. Любовь важнее их всех?
– Я вырос без отца! – огрызнулся Андрей.
– Прости, – профессор наклонил голову, а затем поинтересовался: – Как он умер?
– Жив еще, сволочь, – зло отозвался Андрей. – Бросил нас с матерью, когда мне было два года. Нашел себе молодую суку и…
– А ее он тоже бросил?
– Нет, сволочь, до сих пор с этой…
– То есть он решил, что любовь важнее долга и совести? – уточнил профессор. – Ведь так получается? И в чем же он тогда неправ, коль ты до сих пор на него злишься?
Андрей скрипнул зубами. Вот ведь, блин, оказывается, просто провозгласить известную всем и даже, можно сказать, избитую истину, очень легко, а вот соотнести ее с реальной жизнью… И, убей бог, если не так же обстоит дело со всеми избитыми истинами, всякими там: «Помогайте талантам – бездарности сами пробьются» или «Ни одна война в мире не стоит и слезинки ребенка». Звучит – красиво, а никакого отношения к жизни не имеет…
