В Курган-Тюбе Давид сдал злополучный ящик и получил предписание следовать в
Ташкент, в распоряжение штаба Красной Армии. В Ташкенте у него “успешно” пропали
хурджины с посланием, и больше он о них ничего не слышал. Потому что из Ташкента его
очень быстро перевели в Москву, где он стал комендантом Колонного зала в Доме Союзов.
И много, что еще произошло в его жизни, но никому и никогда он не рассказывал правду о
той дороге, трудной ночи и том послании. Только через много-много лет рассказал он об
этом своему, уже взрослому сыну. И через много лет, совершенно случайно, я узнал, что
послание дошло по адресу, но не было правильно понято и принято. И поэтому еще долгих
четырнадцать лет продолжалось то, что одни называли басмачеством, а другие – джихадом.
Это и было и то, и другое. С огромной убежденностью убивали друг друга, а заодно всех, кто
подвернется под горячую руку, большевики и басмачи, называющие себя воинами ислама.
Вся земля любимой и родной Средней Азии напиталась кровью больше, чем во времена
походов Тамерлана и Бабура. Может быть, потому так одуряюще пахнут розы на улицах
моего дорогого Ташкента.
* * *
13
Я родился в Ташкенте в 1927 году, в доме бабушки Двойры, где и прожил до пяти
лет. Бабушка была человеком властным. Ее слова всегда были бесспорны и напоминали
указания. А кому хочется все время слушать указания? С ней могла ужиться только жена
маминого брата Наума – тетя Маня. Она была – сама доброта. Человек – плечо, “якорь” для
всей родни. Вот где можно было, и поплакать, и отдохнуть. Золотые руки и золотое сердце.
У бабушки был небольшой домик: две комнаты и кухня. Веранда, заросшая
виноградом. В примыкающем дворике гранатовые и персиковые деревья. В Ташкенте зима
короткая и теплая, поэтому люди живут не в домах, а во дворах. И я, маленький, с утра до
вечера бегал с соседскими мальчишками. Именно бегал, потому что ходить не умел,
организм отказывался. В двадцатых годах папа служил в Таджикистане. Мама в 1926 году
тоже приехала в Среднюю Азию и жила у своего дяди в Бухаре, где работала в аптеке.
Отец долгое время был на партийно-хозяйственной работе, и мы, его семья,
путешествовали за ним по всей стране. Вспоминаю, как мы жили под Свердловском на
медном руднике в Пышме. Там я пошел в нулевой класс, но так как я хорошо писал и читал,
то меня сразу же перевели в первый. По Пышме я помню коня, который возил моего отца.
Звали его Орлик, и это был самый красивый конь, которого я встречал в жизни. Я всегда
угощал его хлебом с солью, и он, казалось, отличал меня от всех. Кроме того, я помню
коллекцию уральских камней, которую собрал с помощью соседа-геолога и которая пропала
в Москве. Помню, как мы жили в Пензе в многоэтажном доме из красного кирпича. Отец
тогда работал на велозаводе. В квартире кроме нас жили еще две семьи. Хорошо помню
жизнь в Чудове под Ленинградом, организация, где работал отец, называлась Назиевстрой.
Там были торфоразработки, кругом гнилье, и у меня все время что-то нарывало. Жили мы и
в Чувашии, в селе Порецкое, в Электростали и еще где-то.
Папа вечно был в командировках или на каких-то аварийных делах, и увидеть его
дома можно было поздно вечером или в воскресенье, да и то не всегда. Мама много работала
и вечно была занята разного рода общественными делами, которыми занималась с большим
интересом и добросовестно исполняла. Самой близкой ее подругой в Москве была графиня
Анненкова Вера Никаноровна. Она была немолода, но очень красива и аристократична. Ей
было больше семидесяти лет, но она носила корсет. Преподавала в нашей школе
французский язык. Ее брат, царский генерал Игнатьев, признал Советскую власть, служил в
МИД военным атташе и написал книгу “Пятьдесят лет в строю”.
Однажды, отец сказал, что нас пригласили на день рождения дочери его сослуживца.
Мы долго собирались, потом долго ехали и наконец оказались в большой круглой прихожей.
На вешелке висели пальто и кожанные куртки гостей. На табуретке у стены я увидел туго
набитый рюкзак. Отец спросил хозяина дома:
- В командировку собираешься?
- Нет , так стоит на всякий случай.
Тогда многие держали вещи наготове. Людей часто арестовывали и, как правило, по
ночам. Ни один человек не мог быть уверенным, что с ним этого не случится. Девочку у
которой был день рождения звали Искра. Ее отец, к счастью, не был арестован. Он погиб в
ополчении под Москвой в 1941 году.
Внезапно взрослые, как-то странно, засуетились, бросились к двери встречать
очередного гостя. Это был маршал Тухачевский. Я его не помню, одно врезалось в память -
портупея у него было просто потрясающая!
Дисциплина в то время была не формальной, а внутренне обязательной для
советского человека. В силу сложившихся в семье обстоятельств и отношений, вся работа,
касавшаяся покупки продуктов, а также приготовления нехитрых блюд, была возложена на
меня, и я с большим желанием ее делал. Помню, как учась в четвертом классе, я мог купить
нужный кусок мяса, сварить борщ, сделать жаркое или отварить макароны, почистить и
поджарить картофель, а лучше отварить его в мундире и подать вместе с селедкой
(астраханским заломом).
14
Как-то раз я ждал отца с работы и решил согреть ему борщ, но заснул, усталый. Борщ
нагрелся и стал выкипать. Когда папа пришел с работы, квартира уже была полна дыма. Я
быстро вскочил и с криком: “Сейчас я тебя накормлю!” - бросился к плите. Но меня
остановило совершенно необъяснимое и поразительное явление. На глазах моего отца
блестели слезы! Мой папа, старый большевик, железный человек, знавший Тухачевского,
Калинина, Кирова и многих знаменитых революционеров лично плакал! Это было
совершенно невероятно.
Отец рассказал мне, двенадцатилетнему мальчишке, что его исключили из партии.
Причина была такая. Один из посетителей Кремля, немецкий коммунист, которого отцу
было поручено сопровождать, подарил ему паркеровскую авторучку. Сразу же какой-то “
доброжелатель” накатал донос, что Давид Кислюк немецкий шпион, а подарок - плата за
разведданные! Отец был вызван на комиссию партийного контроля. Долго ждал в приемной.
Было очень жарко и душно. Посетителей было много, они сидели молча не поднимая глаз
друг на друга. “За что? Что со мной будет через некоторое время?”-этот вопрос мучил
каждого. Через каждые 20-30 минут кто-то выходил из кабинета и с потерянным лицом
оглядывал плохо освещенное помещение вспоминая где выход. Иногда в кабинет входили
вооруженные винтовками красноармейцы и человек выходил уже под конвоем. Выстрел
раздался внезапно и резко. Отец увидел как сидящий справа от него генерал упал вперед,
сжимая в руке револьвер. Из простреленного лба резкими толчками бежала кровь. Затылка не
было вовсе. “Не выдержав напряжения!” - заговорили рядом люди. Охрана привычно убрала
тело. Через десять минут порядок был наведен и даже полы помыты.
Комиссию возглавляла Розалия Землячка, та, которая давала отцу рекомендацию в
партию. Она же предложила его из партии исключить. Домой он шел с четким намерением
застрелиться и вспоминал, куда же спрятал память о боевых делах, именной бельгийский
браунинг. Увидев меня спавшим среди дыма и услышав мои слова, что я его накормлю, он
внезапно понял простую истину. Ничто не может быть дороже семьи и детей! Всю ночь
рассказывал мне о своей жизни, о своих соратниках по партии.
Потом он очень долго скрывался и только присылал нам деньги. В 1941 году
вернулся в Москву, но не пошел к прежним друзьям, а вступил в ополчение. Почему нас с
мамой тогда не арестовали, до сих пор является для меня загадкой.
