откупорил и прямо из “горла” выпил все сразу. Съев, половину яичницы, дядя открыл еще
бутылку и аналогично выпил всю до конца. Я такого еще не видел и был окончательно
поражен.
К сожалению, через пару недель после той памятной для меня встречи дядя Гриша
ушел на фронт, где и погиб.
Военный Ташкент
Через несколько дней после приезда я поступил учиться в восьмой класс ташкентской
школы. Она располагалась в старом одноэтажном здании с туалетами во дворе в трех
километрах от дома маминых родственников, где мы устроились жить. В моем табеле за
седьмой класс стояли пятерки по всем предметам, кроме французского, так что в школу меня
взяли без вопросов. Правда, вскоре всем ученикам, в том числе и мне, предстояло собираться
в дорогу: школа выезжала на уборку хлопка. Нас попросили взять с собой все необходимое:
обязательно постель, миску, кружку, ложку и прочее –колхозы ничего не выдавали.
Процесс уборки хлопка был очень тяжелым и кропотливым. Норма на человека -
шестьдесят килограммов в день, при том что коробочка хлопка весит два грамма. Так вот,
чтобы собрать норму, работая двумя руками, нужно было нагнуться за один день пятнадцать-
двадцать тысяч раз. На хлопке мы были два месяца, и потом ездили на уборку каждый год.
По моим подсчетам, я провел на уборке хлопка в сумме более полутора лет.
Новый класс принял меня хорошо, не было никаких трудностей с привыканием,
многие ребята предлагали помощь. Учиться было легко благодаря моей хорошей памяти и
общей эрудиции, ведь я вырос среди книг.
Правда в первые дни посещения школы я был избит четырьмя местными
мальчишками за то, что я сидел за партой рядом с девочкой. Избили меня здорово: разбили
губы, нос. Били поздно вечером, в десять-одиннадцать часов вечера, и лиц нападавших не
было видно. На другой день я взял однозарядный пистолет “Монте Кристо”, который
принадлежал моему брату-прокурору, зарядил его патроном от “мелкашки” и пошел в школу.
Когда меня били, я слышал, как одного парня звали: Жора –вшивка. На уроке я снова сидел с
этой девочкой, и за час до окончания вышел во двор школы, чтобы привыкнуть к темноте.
Уроки окончились. Я шел последним и видел, что меня снова ждут. Я пошел сразу на этих
парней и выстрелил в упор в Жору-вшивку, тот закричал и, вероятно, упал, а я рванул домой.
Лишь через несколько лет узнал, что ранил этого Жору в шею и что он впоследствии
поворовывал и попал в тюрьму. Шея осталась у него кривой на всю жизнь.
Занятия в школе в старших классах проходили в третью смену, с шести вечера, так
что дни у меня были свободны, и я мог сколько угодно гулять по городу и знакомиться с ним
заново, после долгой разлуки.
Ташкент был тогда одноэтажным городом с частными домами. Каждый хозяин в пять-
шесть утра поливал водой улицу перед своим домом. Тротуары были обсажены деревьями,
особенно красива была одна каштановая аллея по улице Пушкина. В арыках везде текла вода,
и под сенью деревьев возле воды было прохладно. Город был очень уютным каким-то
родным: все знали друг друга, помогали в сложных ситуациях, делились радостью и горем.
Денег у нас не было, и мама сразу пошла работать на завод, но после первой получки
мы быстро поняли, что нужен дополнительный доход. Маминой зарплаты едва хватало,
чтобы купить на рынке четыре буханки хлеба. Правда, уже ввели карточную систему, и она
спасала от голода, да и родичи активно помогали, но я понял, что необходимо идти работать.
19
Недалеко от дома тети Добы, где мы с мамой жили, располагался Мелькомбинат № 3,
который обеспечивал мукой и манной крупой половину Ташкента. Я пошел к директору и
сказал: “Мы с матерью эвакуированы из Москвы, документы утеряны во время переезда. Мне
скоро шестнадцать, могу выполнять любую работу”. Война резко поменяла психологию
людей, они стали внимательнее и отзывчивее друг к другу. Директор завода (я запомнил его
фамилию – Ашкенази) на свой страх и риск взял меня на работу в качестве ученика
электромонтера. Никогда не забуду любимца всего мелькомбината Ашкенази. Небольшого
роста, очень подвижный, он делал людям только добро. Это был его принцип жизни. Хотя
попробуйте сохранить добрые чувства ко всем во время войны!..
Работали по двенадцать часов в две смены и без выходных дней. Через полтора
месяца двух дежурных электромонтеров призвали в армию и я, выдержав нехитрый экзамен
по электрике и технике безопасности, стал полноправным членом коллектива в свои
четырнадцать лет. Учеба в школе была закончена.
В смену на заводе работали один мастер в электромашинном зале и один
электромонтер, который обслуживал все электродвигатели, а их было более 150 штук, и всю
систему освещения корпусов и территории. Учитывая, что завод считался стратегическим
объектом, освещение его территории было очень важным мероприятием и контролировалось
милицией и НКВД. Прожекторов не было, по периметру завода стояли мачтовые столбы с
лампами большой мощности.
Первым делом я освоил лазанье по столбам с помощью “кошек”. Это занятие само по
себе было небезопасным, но учитывая, что пользование защитной цепью замедляло работу,
ею, как правило, не пользовался.
Началась настоящая взрослая жизнь. На заводе я был первым мальчишкой, который
делал взрослую, довольно опасную работу. Меня знал весь коллектив, все относились с
большим участием и теплом. Девушки из лаборатории угощали меня хлебом, испеченным в
специальных формочках, а через пару месяцев я сам отлично замешивал тесто и пек хлеб в
муфельных печках, которые приходилось ремонтировать. Научился запекать в тесте рыбу,
которую после работы мы с механиком ловили в протекавшей рядом реке, жарить голубей и
многое другое. В качестве поощрения за работу руководство выписывало нам отходы от
зерна, я получал их по 40-50 килограммов и носил за три километра на базар продавать. В
то время дети взрослели очень быстро, и уже я стал главным кормильцем семьи, состоящей
их двух человек. Мы с мамой сняли 8-метровую комнату и началии жить самостоятельно.
Работа на мельзаводе была достаточно сложной и опасной и часто приносила
неприятности. Так, однажды сгорел электромотор на элеваторе, нужно было его заменить, а
весил он сотню килограммов. Пришлось пригласить слесаря помочь снять двигатель.
Слесарь не удержал свою сторону, и двигатель всем весом ударил по моему пальцу,
раздробив кость. Медпункта на заводе не было, и я бежал 2 километра до поликлиники,
зажав палец правой рукой. Палец зашили небрежно и, забинтовав, отпустили меня домой. Он
и сейчас расплющен и имеет неприглядный вид.
В жизни я всего несколько раз испытывал животное чувство страха. В первый раз это
произошло в Москве, во время бомбежки. В рабочем городке на Катуаровском шоссе (ныне
улица Нагорная) стояла водонапорная башня, которая выделялась на местности и явилась
целью фашистских бомбардировщиков, а дом, где жил я, был в пятидесяти метрах от этой
башни. Первый налет застал меня на улице около башни, и от взрывной волны первой
бомбы меня ударило о входную дверь щели, вырытой жителями. Я оглох, потерял речь, был
контужен и меня била нервная дрожь. Я никак не мог остановить нижнюю челюсть, зуб на
зуб не попадал и болью свело желудок.
Второй случай произошел в Ташкенте, на мельзаводе. Я уже говорил, что наружное
освещение завода проходило по его периметру, в том числе непосредственно по элеватору.
На кронштейнах, на большой высоте были проложены четыре провода диаметром более двух
сантиметров. И вот в одну холодную осеннюю ночь началась сильная гроза. Ураганный
ветер и стена ливня. Оборвало два провода из четырех, завод погрузился в темноту. Лестниц
